Даниил Мордовцев - Царь Петр и правительница Софья

— А вот и хозяюшка с дочуркой пришли попотчевать дорогих гостей, — весело сказал Цыклер, указывая глазами и поклоном в сторону пришедших.

Гости встали.

— Здравствуй, матушка Арина Петровна! — приветствовал ее Соковнин. — И ты, красавица Настенька, попрыгунюшки, вдоль растунюшки! Ишь как выросла.

Девушка вся зарделась и не смела поднять глаз на гостей.

— Спасибо на привете, боярин, — отвечала хозяйка, — прошу отведать моего медку.

И она налила стопу пенящимся медом. Девушка стояла с подносом неподвижно.

— Подноси же, Настенька, — шепнул отец.

— Нет, нет! Пуская хозяюшка пригубит, — сказал Соковнин.

— И точно, — согласился хозяин, — а то, может, оно с отравой.

— Да, да… по нонешним временам, — смеялся Соковнин.

Цыклерша пригубила. От нее Настенька подошла к Соковнину и поклонилась. Гостям блеснула в глаза алая лента, вплетенная в толстую русую косу.

— Да из таких ручек и отравное зелье с охотою выпьешь, — шутил старик, принимая стопу.

Настенька зарделась еще больше.

Стопа обошла, наконец, всех гостей. Загорелый донец даже поперхнулся, заглядевшись на красавицу Настеньку.

— Ну, и мед у тебя, хозяюшка! — шутил Соковнин. — Инда донского атамана сшиб.

Проделав эту светскую церемонию, женщины удалились в свой терем. Хозяин стал сам потчевать гостей, обходя по порядку каждого и наливая вино в стопы.

— Не обессудьте, гости дорогие, не заморски у меня напитки-то, — говорил он, — не привык к заморским.

— Ничего, Иван Богданыч, — улыбнулся Соковнин, разглаживая свою седую пушистую бороду, — скоро придется к заморщине-то привыкать!

— Как так! — удивился хозяин. — Я не недоросль.

— Ну так ин переросль, все равно за море усылают.

— Меня-то, боярин?

— А в турецкую-то землю, за Азов-город, в эту, как ее?

— А! В Таган-рог…

Брови Цыклера нахмурились, глаза сверкнули.

— Да, в Таган ли рог, в бараний ли рог, все едино, — ехидно заметил старик.

— Ну, боярин, — сказал после некоторого раздумья Цыклер, — уж коли ушлют в Таган-рог, так я вору-то нашему потешному не спущу: ворочусь на Москву с донскими атаманами, да и его самого в бараний рог согну. Так ли я говорю, Петра? — обратился он к Лукьянову.

— Для че не так, — отвечал тот, глядя в свою стопу, — чаю, и наша голытьба заворует.

— Ой-ли! — удивился Соковнин. — Что так? За что на нас осерчали?

— Не на вас, боярин.

— Знаю, знаю… Я так… Знаю, на кого… Поделом вору.

— Жалованье дает малое, — пояснил казак.

— Как малое! — с затаенным умыслом подстрекал его Цыклер. — Тысячу золотых вам дал, и вы не благодарны?

— За что нам благодарить! — нехотя отвечал казак, продолжая глядеть в свою стопу. — Эту тысчонку и на войско делить нечего: у нас войско не махонькое, и по копейке не достанется. Мы его жалованье ни во что ставим.

— Так, так, — поддакивал хитрый хозяин.

— Мы сами себе зипунов добудем, — ворчал подзадориваемый донец.

— Он правду говорит, — поддакнул и Соковнин, обменявшись взглядом с хозяином.

— Кабы вы с конца, а мы с другого, — вставил свое слово и один из стрельцов.

— То-то, — нехотя отзывался донец, — топерево поете сироту, а не то пели, как мы шли на Москву со Стенькой.

— Это с Разиным-то? — спросил Соковнин.

— С им, с батюшкой Степан Тимофеичем.

— Да тады он на бояр шел.

— Не на бояр, а на холопей царя, что на него же нашу шкуру драли.

— Так, так, атаманушка, — соглашался Соковнин.

Беседующие помолчали немного, а хозяин подливал то в одну, то в другую стопу. Звону на Москве уже не слышно было, наступил вечер.

— Так как же? — спросил, помолчав, Соковнин. — Что ж ваши стрельцы?

— Да стрельцы что! — с неудовольствием отвечал Цыклер. — У них не слыхать ничего.

— Где ж они, собачьи дети, подевались! Спят что ли? Где они запропастились? Ведь он, сокол — от наш потешный, часто ездит один, а то с пирожником Алексашкой, либо с пьяным Борискою Голицыным, так что на него смотреть! Давно бы прибрали… Что они спят!

— Потому спят, что потешных опасаются.

— Да и малолюдство в нас, — пояснил Филиппов, — всех порассылал.

— Так нас, казаков, непочатой угол, — снова вмешался донец, постепенно пьянея.

— Вы далеко, — заметил Пушкин.

— А турки и кубанцы и того дальше, — настаивал донец, — а мы, станичники, только свистнем, так они с нами Москве как пить дадут.

— Так как же быть? — спросил Пушкин. — С чего начинать?

— Знамо, с него и начинать.

— А как? Как начать? — совсем пьяным голосом заговорил другой стрелец, Рожин, до сих пор упорно молчавший. — Ну говори, как? Ты у нас мудер-то, у, мудер!