Даниил Мордовцев - Царь Петр и правительница Софья

Никита отчаянно махнул рукой и отвернулся.

— Такие же плуты печатали, как и вы! — мог только сказать он.

Увидев поражение «столпа» своего и апостола, раскольники заволновались. Грановитая палата наполнилась невообразимым гамом, таким гамом, какого, по тогдашнему выражению, «никакое человеческое писало описать не в состоянии». Диспут ревнителей состоял только в том, что они поднимали вверх правые руки с двумя выставленными в виде сорочьих хвостов пальцами и неистово вопили:

— Вот как, православные! Вот как!

— За батюшку аза постоим!

— За матушку сугубую аллилую головы положим!

— Вон из Христа — света проклятую ижицу!

Но Цыклер и выборные стрельцы прикрикнули на них, и они опешили.

— По вашему челобитью указ великих государей будет после! — объявила Софья. — Идите по домам.

Толпа потянулась из палаты, кресты, налои, книги, свечи, все двинулось, громыхая сапожищами и подымая с торжеством вверх два пальца.

— Победихом! Победихом! Во как веруйте, православные!

На дворе их ожидало необыкновенное зрелище, от которого они пришли было в умиление. Весь двор уставлен был столами, а на них горы калачей и саек, да громадные, как купели, медные ушаты с вином и водкой. «Отцы» вообразили, что это их хотят угостить, яко победителей, и уже стали было подбираться к ушатам и ендовам, но бывший тут со стрельцами князь Василий Голицын остановил их:

— Проходите, проходите! Святым отцам этого не полагается, им один елей, а у нас елею нетути.

Между тем Сумбулов воротился в Грановитую палату и, пробравшись незаметно к Софье, сообщил ей что-то тихонько на ухо. Царевна кивнула головой и улыбнулась. Потом она обратилась к остававшимся в палате выборным от стрельцов:

— Верная пехота наша, не променяйте нас и все российское государство на Никиту и пятерых чернецов, не дайте в поругание святейшего патриарха и всего освященного собора!

За всех стрельцов отвечал Цыклер:

— Государыня! Нам до старой веры дела нет: это дело святейшего патриарха и всего освященного собора!

Но некоторые из стрельцов оказались порядочными крикунами и буянами.

— Мы-ста еще тряхнем стариной! Мы не дадим старой веры в обиду!

— Девка всем глаза отвела, братцы! Смутьянка! Под клобук девку! — орали они, шумною толпою выходя из Грановитой.

Но тут они и рты разинули. Вид столов с горами калачей и саек, ушаты, чаны и ендовы в полтора, в полтретья и в полчетверта ведра, вид всего этого парализовал их гражданский смысл: они обо всем забыли и видели только царские ушаты с зеленым вином да калачи в доброе колесо…

И сама продувная «смутьянка» вышла на крыльцо… Так и поет соловьем!

— Милости прошу отведать хлеба-соли нашей… Устали, чаю, милые… Откушайте, не побрезгайте нами, сиротами… Пригубьте винца…

И пригубили! Иной с головой в ушат влез. От калачей животы стали точно наковальни. С зелена вина очи рогом лезли…

И досталось же после этого «отцам»! И Никита получил чаемое: ему отсекли голову… Говорят, что когда голова его отделилась от туловища, правая рука все силилась сотворить «перстное сложение».

Прошло два месяца со дня прений с раскольниками в Грановитой палате.

Ночью с 1 на 2 сентября к селу Коломенскому приближаются какие-то три темные фигуры. Кто они такие, в темноте ночи нельзя разобрать, да и идут они, как можно заметить, не для того, чтобы кто-нибудь их видел: пробираются сторонкой от дороги, видимо, таясь от кого-то. Вон уже во мраке виднеются ограды коломенского дворца, высится влево надворотная башня и слышно, как на шпице ее поскрипывает от ветра жестяной змей, показывающий обитателям коломенского дворца направление ветра.

Не доходя нескольких десятков сажен до ворот, неизвестные прохожие остановились и прилегли к земле, вероятно, для того чтобы прислушаться. Так они пролежали молча несколько минут.

— Кажись, ничего не слыхать, — послышался тихий шепот.

— Должно никого нету у ворот, — отвечал другой голос.

— Как нету! А часовой?

— Ну може, заснул… На Новый год, чай, поднесли ему. [3] В то время Новый год начинался не с 1 января, а с 1 сентября. — Прим. авт .

— Так кто ж, братцы, полезет? — спросил первый голос.

— Знамо, ты… Ты человек бывалый, ратный, под Чигирином вон бывал, турских да крымских языков добывал.

— Что ж! С Божьей помощью поползу.

— А воск у тебя? Не обронил?

— Зачем его ронять?

— Ну с Богом… Помоги, Владычица.