Явдат Ильясов - Тропа гнева

Вот этот Рустам, что сидит напротив, старейшина рода Чайки, или вон тот Артабаз, сын старейшины рода Шакала, тайно мечтают: «Уберем Кунхаза, займем его место во главе всего племени». Кунхаз все видит. Кунхаза никто не проведет!

— Слушайте. — Кунхаз помедлил, чтобы подчеркнуть весомость и важность того, что он сейчас скажет. — Я думаю, хорошо, если Сохраб останется на земле нашего племени. Хорезмийцы и апасаки — люди одного языка, одних обычаев. Какая между нами разница? «Олени» — вечные пастухи, мы обитаем в селениях, возделываем злаки, разводим коров, ловим рыбу, охотимся на зверя. Каждому свое: птица живет в небе, рыба — в реке, Однако все равно мы — массагеты. Если массагет не поможет массагету, он заслуживает, чтобы его утопили в болоте. Так я говорю?

По добрым лицам и понимающим взглядам окружающих Кунхаз определил: его слова нашли отклик в сердцах старейшин. В стране песков и болот извечно существовал закон братской помощи. Массагет порою грабил массагета в набегах, массагет иногда продавал массагета в рабство, но массагет всегда считал преступлением отказ в поддержке другому массагету. Благодаря именно этому племена массагетов выдерживали удары могущественных врагов и продолжали существование.

— Итак, род Сохраба остается и служит мне, — заключил Кунхаз. — Так ли я говорю?

— Так! — отозвался один из апасаков. — Ты хорошо сказал, Кунхаз. Когда ты говорил, ты помнил обо всех. Мы рады за Сохраба.

Но тут подал голос Рустам — старейшина в синем кафтане с золотым галуном.

— Слова твои хороши, Кунхаз, — сказал он вкрадчиво. — Но подумай, Бахрам обидится на нас, если мы укроем у себя врага «орлов». Род Орла опасен. Из-за трех десятков бездомных беглецов мы навлечем на себя гнев самого Бахрама!

— Ты мудр, Рустам! — Кунхаз прищурился. — Да, Бахрам рассердится. И даже пойдет на нас в набег. Это так. Но если я, друг Сохраба, не дам ему приюта, кто даст? Неужели так и пропадут люди? Нехорошо. Что же, если Бахрам обидится! Мы его не боимся. Не так ли, а, Рустам?

— Дело не в Бахраме! — Артабаз порывисто вскочил на ноги. Он был коренаст, невысок, молод и безбород. Круглое лицо юноши потемнело от гнева. — Дело не в Бахраме! Бахрам не страшен. Однако все равно «оленям» тут не место. Хорошо ли будет, если апасаки примут в племя каких-то бродяг? Это чужие люди, благодарности от них не жди. Кто знает, что-у них на уме?

— Сохраб поклялся в преданности нам, — сухо сказал старейшина племени.

«Вижу твое нутро, щенок! — добавил Кунхаз про себя. — Тебе страшно — «олени» не допустят, чтобы ты воткнул нож в мою спину».

— Все равно, — проворчал Артабаз угрюмо. — Не надо их в наше племя!

— Ну, у тебя Кунхаз не просит совета, — усмехнулся Кунхаз. — Ты еще молод. Когда у тебя вырастет такая борода, как у меня, послушаю твои слова. А пока пей молоко… Кто еще скажет?

— Не надо лишних слов, Кунхаз!

— Я доволен. — Кунхаз поднялся, растер онемевшие ноги. — Разжигайте костры. Варите мясо и рыбу. Несите сосуды с вином. Будет пир.

На площади гулко зарокотал бубен. Кунхаз поднял золотую чашу.

— Первую чашу я подаю тебе, владыка огня Aтар! Огради наше племя от чужих рук, от чужих глаз, от чужих языков!

Он плеснул в костер густое, крепкое вино. Высоко взлетело пламя. Кругом радостно зашумели:

— Атар принял жертву, нас ждет удача!

— Лопатку жирного барана я подношу великому богу Атару, сыну солнца. Храни нас от бед, священное пламя!

Старейшина швырнул мясо в костер. Лицо его подобрело. Он повернулся к сородичам и крикнул:

— Веселите свои сердца, дети, не думайте о плохом!

Зазвенели чаши, заклубился пар от мяса, варившегося в котлах.

«Олени» сидели мрачными и, несмотря на долгие лишения в пути, почти ничего не ели. Но Кунхаз не обижался. Он понимал: плохо на душе у человека, которого ограбили и прогнали из родных мест. По мере своих сил Кунхаз развлекал Сохраба. По его приказанию апасаки принесли огромную золотую чашу с чеканным узором. Кунхаз наполнил ее до краев темным хорезмийским вином и поднял руки. Все стихли.

— Вот апасаки и хорезмийцы. А вот золотая чаша. Будет состязание. Кто победит, тот выпьет из чаши почета, и перед ним исполнит танец плодородия самая прекрасная девушка нашего племени.

По толпе пирующих прошел гул. Кунхаз подмигнул кому-то. Круг раздался шире. На свободную площадку вышел Артабаз. На темном, почти черном лице юноши сверкали капли пота. На боку апасака висел колчан с луком и стрелами. Люди затаили дыхание. Один из старейшин выступил вперед. Он бережно держал под плащом какое-то живое существо. Артабаз положил ладони на бедра и равнодушно отвернулся, словно его вовсе не задевало происходящее. В толпе было тихо-тихо, как будто городище вовсе опустело.