Явдат Ильясов - Тропа гнева

— Мы согласны на это, — ответил Дарий напыщенно. — Итак, восемьдесят тысяч пехоты полководцев Отанеса и Мегабаза и два десятка тысяч конницы Датиса. Хватит этого?

— Хватит, — кивнул мудрец, прикинув. — С такими силами мы поставим вниз головой всю страну массагетов. Море Вурукарта расплещется, Яксарт пересохнет, Оке потечет назад!

— Твои слова доставили нам удовольствие, — сказал царь милостиво. — А у тебя, Датис, какие соображения?

— Э-э… соображения? — мрачно прогудел Датис, xoтя внутренне ликовал — звезда его восходила снова, — Э-э… не надо много слов. В поход — и все. Раздавим.

— Так! — Царь с усилием потер лоб. — Скажи, пьют ли массагеты вино? — вдруг спросил он с любопытством.

— Пьют немного, — недовольно проворчал горбун. Его мучила жажда. Мудрец покосился на кубки и облизал сухие губы. — Пьют, а мы не пьем.

— О-о! — весело воскликнул царь. — Оказывается, эти массагеты — хорошие люди! Напрасно они… живут сами по себе (видимо, эти слова советника крепко запали в голову царя). Ну, давайте и мы выпьем! Эй, Кавад!..

Из глубины сада, раздвинув плечом ветви олеандров, бесшумно выступил раб в широких шароварах, перехваченных у лодыжек завязками.

Волосы его свисали до впалых щек седыми прядями, нос распух и омертвел, как у всех стариков, но мускулы обнаженных рук устрашали своим объемом, грудь, подобно двум валунам, не пробил бы наконечник тарана, а вкрадчивая походка роднила Кавада с матерым волком. Раб завязал рот платком, чтобы дыхание его не оскверняло воздух вокруг повелителя. За поясом торчал нож. Глаза смотрели угрюмо.

— Ты почему так сумрачен? — удивился Дарий. — Чем недоволен?

— Сумрачен? — Кавад вскинул белые брови. — Нет. Я всем доволен.

Раб откупорил кривобокую, покрытую мохом амфору. В ней хранили старое, баснословно дорогое вино с греческих островов. Показывая, что напиток не отравлен, старик отпил глоток. Затем, не пролив ни капли, он наполнил чаши и ловко, тремя перстами, поднес их по очереди царю, советнику и полководцу.

— Да пошлет нам Ахурамазда удачу в походе! — Сын Гистаспа поднял чашу. — Пейте, как воины на стоянке.

«Хм! — воскликнул Датис мысленно. — Этот юнец неплох, а? В нем виден полководец. Кажется, я его полюблю…»

Персы разом опорожнили чаши. Кавад снова взялся за амфору. После четырех чаш сын Гистаспа и Датис захмелели. Горбун же почти не пил и все думал о чем-то, стиснув зубы. Дарий, гнусавя, расспрашивал полководца, каков город Марг, хороши ли там женщины. Взгляд царя стал мутным, губа отвисла. Струйки вина бежали с бороды повелителя на тончайшие одежды. Опорожнив шестую чашу, Дарий кивнул рабу. Кавад сделал вид, что не заметил знака. Сын Гистаспа недобро прищурил око.

— Налей!

Кавад покачал головой, выражая сожаление, и наклонил амфору над кубком. Царь, глядя на прозрачную струю, дышал тяжело и хрипло. Раб отлил немного вина и поставил сосуд на место. Кожа Дария пожелтела, как у мертвеца, на губах показалась пена. Сын Гистаспа отчаянно взвизгнул, выплеснул вино в лицо раба, швырнул кубок в бассейн, вырвал из ножен кинжал и прыгнул на Кавада.

Раб метнулся в сторону. Кинжал сверкнул над плечом старика и с хрустом вонзился в ствол чинары. Кавад резко остановился, скорчился, в страхе попятился от дерева, схватился за сердце и прислонился к опоре навеса. Колени раба дрожали, по щекам вместе с каплями вина текли слезы.

— О сын праха! — выругался Дарий и сам наполнил чашу.

Горбун даже не заметил случившегося. Он был сейчас особенно дик и мрачен, словно над ним нависло страшное проклятие. Зато Датис трепетал от радости. Он узнавал в повадках Дария черты своего покровителя Камбиза! Друг Датиса, распутник Камбиз, был горяч, почти безумен. В припадке гнева он убил ударом ноги в живот свою жену Роксану. От руки Камбиза пал его брат Бардия. Захватив Египет, сын Кира предал огню Серапиум и Мемфис, разграбил Рамессей, разрушил все храмы египетских богов, сразил копьем священного быка Аписа и казнил фараона Псаметиха III, обвинив его в мятежных замыслах.

Движения молодого царя также порывисты. Он часто потирает лоб, словно о чем-то вспоминая, точно так, как это делал Камбиз. Он внезапно разражается потоком брани, в одно мгновение переходит от ласки к ярости. Веки его дергаются, у него разнообразные оттенки голоса — от мягкого и гнусавого до хриплого или громового. Это Камбиз! Род Ахеменидов не зачах.

Хлебнув глоток вина, сын Гистаспа отбросил кубок, ударил подносом о поднос и затянул песню старых персидских воинов о походе на берега Нила. Датис, вообразив, что он снова пирует с Камбизом в шатре под осажденным Пелузием, присоединился к царю.