Б. Дедюхин - СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ

— Есть. Четвёртое правило. Первого Вселенского Собора повелевает поставлять старшего епископа всеми епископами области, в случае нужды по крайней мере троими… Есть также и иные правильные начала, сиречь главизны.

— А что скажем мы грекам?

— А вот что, — Иона развернул уже истёртый на сгибах лист бумаги. — Когда пришёл я в Константинополь на поставление, да опоздал, они уж Исидора узаконили, то патриарх с императором сказали в утешение мне слова, кои я для памяти записал. Вот они: «Что теперь делать нам? Ты не успел прийти к нам, и мы другого поставили на ту святейшую митрополию и уже не можем переменить сделанного, — Исидор уже должен быть митрополитом русским; но пусть будет вот что: иди ты, Иона, опять на свой стол, на рязанскую епископию, а что устроит воля Божия об Исидоре — умрёт ли смертию или иное что случится с ним, и ты, Иона, да будешь после него митрополитом русским».

— Вот и гоже! — обрадовался великий князь. — С Исидором именно иное что случилось, а ты станешь митрополитом русским. А бумагу эту дай дьяку; он перебелит её в мою грамотку для греческого царя и патриарха. — Он посчитал также нужным продиктовать для нового императора Византии Константина пояснение, что поставили русские Иону митрополитом без ведома патриарха «не кичением, не дерзостью», но «за великую нужду».

На Собор в Кремль приехали епископы Ефрем ростовский, Авраамий суздальский, Варлаам коломенский и Питирим пермский, а кроме них много архимандритов, игуменов, священников и диаконов. Епископы новгородский и тверской не смогли приехать, но прислали свои по-вальные грамоты.

15 декабря 1448 года великий Собор поставил Иону в митрополиты всея Руси. Событие было столь же торжественное и великое, сколь и щепетильное, без ясности того, какие последствия от этого могут произойти, а потому летописец отразил его словами скупыми: «Совершается приношение божественной службы и возлагается наплещо его честный омофор и посох великий митрополич даётся в руце его, и тако с благобоязнеством свершает святую службу и благословляет народы».

Через полгода после того, как Шемяка дал проклятую грамоту, кремлёвская стража перехватила письма, которые он тайно пересылал своему московскому тиуну Ватазину. В письмах содержался приказ всячески подговаривать людей против великого князя не только в той трети Москвы, которой владел Шемяка по жребию отца своего Юрия, но и повсеместно.

Все эти полгода доброхоты доносили Василию Васильевичу о тайных кознях и крамолах, которые Шемяка заводил в Новгороде, в Казани, между удельными князьями, обвиняя великого князя в связях с татарами и выставляя себя как единственного радетеля интересов Руси. И вот теперь его несоблюдение договора стало явным. На расспросе Ватазин признался, что постоянно получал от Шемяки грамоты, многие из которых сохранил.

Василий Васильевич передал все их Ионе, спросил его совета, как поступить дальше. А Святитель сам пожаловался:

— Оный Шемяка ведь так и не вернул нам ничего из вывезенного из Москвы — ни казны, ни церковных святынь, ни ярлыков и грамот.

— Что же, опять воевать? — устало промолвил Василий Васильевич.

— А может, государь, напомнить ему все его злодейства да пригрозить карой Божией? Может, содрогнётся да образумится? Мы церковный Собор назначили, скоро съедутся епископы, белое и чёрное духовенство, от лица всех увещевание ему напишем.

— Грех было бы не попробовать ещё раз миром кончить, — согласился великий князь.

Через неделю Иона принёс ему грамоту, перебелённую чётким русским уставом. Составлена она была в выражениях крепких, столь умело соединявших заботы великокняжеские с церковными, что дьяки многих монастырей посчитали нужным в назидание потомкам внести её дословно в летописные своды: «Ты ведаещь, — напоминали святители Дмитрию Юрьевичу, — сколь трудился отец твой, чтобы присвоить себе великое княжение вопреки воле Божией и законам человеческим: лил кровь россиян, сел на престоле и должен был оставить его; выехал из Москвы только с пятью слугами, а сам звал Василия на государство; снова похитил оное — и долго ли пожил? Едва достигнув желаемого, и се в могиле, осуждённый людьми и Богом. Что случилось и с братом твоим? В гордости и высокоумии он резал христиан, иноков, священников: благоденствует ли ныне? Вспомни и собственные дела свои. Когда безбожный царь Махмет. стоял у Москвы, ты не хотел помогать государю и был виною христианской гибели: сколько истреблено людей, сожжено храмов, поругано девиц, и монахинь? ТЫ, ты будешь ответствовать Всевышнему. Напал варвар Мамутек: великий князь сорок раз посылал к тебе, молил идти с ним на врага, но тщетно! Пали верные воины в битве крепкой: им вечная память, а на тебе кровь их. Господь избавил Василия от неволи; ослеплённый властолюбием и презирая святость крестных обетов, ты, второй Каин и Святополк в братоубийстве, разбоем схватил, злодейски истерзал его: на добро ли себе и людям? Долго ли господствовал? И в тишине ли? Не беспрестанно ли волнуемый, пореваемый страхом, спешил из места в место, томимый в день заботами, в нощи сновидениями и мечтами? Хотел большего, но изгубил своё меньшее. Великий князь снова на престоле, и в новой славе: ибо данного Богом человек не отнимает. Одно милосердие Василиево спасло тебя. Государь ещё поверил клятве твоей и паки видит измену. Пленяемый честию великокняжеского имени, суетною, если она не Богом дарована; или движимый златолюбием, или уловленный прелестию женскою, ты дерзаешь быть вероломным, не исполняя клятвенных условий мира: именуешь себя великим князем и требуешь войска от новгородцев, будто бы для изгнания татар, призванных Василием и доселе им не отсылаемых. Но ты виною сего: татары немедленно будут высланы из России, когда истинно докажешь своё миролюбие государю. Он знает все твои происки. Тобою наущенный, казанский царевич Мамутек оковал цепями посла московского. Седи-Ахмета не признаешь царём; но разве не в сих же улусах отец твой судился с великим князем? Не те ли же царевичи и князья служат ныне Седи-Ахмету? Уже миновало шесть месяцев за срок, а ты не возвратил ни святых крестов, ни икон, ни сокровищ великокняжеских, И так мы, служители алтарей, по своему долгу молим тебя, господин князь Дмитрий очистить совесть, удовлетворить всем праведным требованиям великого князя, готового простить и жаловать тебя из уважения к нашему ходатайству, если обратишься к раскаянию. Когда же в безумной гордости посмеёшься над клятвами, то не мы, а сам возложишь на себя тягость духовную: будешь чужд Богу, Церкви, Вере, и проклят навеки со всеми своими единомышленниками и клевретами».