Кристофер Хибберт - Королева Виктория

«Никогда еще меня не принимали так хорошо, — записал герцог вскоре после своего визита в Виндзорский дворец, — Я сидел рядом с королевой за обеденным столом, иона пила вино наравне со мной». Герцог делал все возможное, чтобы угодить королеве. Так, например, во время военного смотра в Виндзорском парке он приказал не стрелять из артиллерийских орудий, прекрасно зная, что королева Виктория терпеть не может грохота пушечных выстрелов. Он решил обрадовать ее и сообщил, что на сей раз не будет никаких выстрелов. Но тут произошло какое-то недоразумение, и его последние слова были заглушены оглушительными артиллерийскими залпами, Это было так смешно, что королева «разразилась громким смехом и долго не могла успокоиться». А герцог был вне себя от ярости и принимался злиться еще больше, когда его пытались успокоить. После этого он приказал артиллеристам немедленно покинуть парк.

А во время концерта его попытки понравиться королеве были более успешными, Королева где-то сильно простудилась и все время вытирала нос. Вскоре у нее не осталось ни одного сухого носового платка, а уходить с концерта ей очень не хотелось. Герцог сидел за ее спиной и, быстро сообразив, что королева оказалась в затруднительном положении, полез в карман, где предусмотрительно хранил целую стопку запасных носовых платков. «Я немедленно вынул один из них и сунул ей в руку, — вспоминал он позже. — Через некоторое время я протянул ей второй платок, затем третий, а потом шепнул, что у меня есть еще и четвертый на тот случай, если он ей понадобится».

Принц Альберт сообщал, что дочь королевы принцесса Виктория вела себя во время крещения с величайшим достоинством и как «истинная христианка». «Когда ее разбудили, она совсем не плакала и за веем наблюдала с превеликим удовольствием, причем наибольшее внимание обращала на яркие огоньки свечей и сверкающие пуговицы людей в униформах. А все потому, что она изначально была девочкой умной, сообразительной и наблюдательной».

Однако ее мать пребывала далеко не в столь благодушном настроении, так как к этому времени была снова беременной, а оттого подавленной и отчаянно безрадостной. «Что делает меня особенно несчастной, — объясняла она потом, — так это ощущение того, что первые два года моего замужества были практически полностью испорчены этим неблагодарным занятием. Я не могла получать удовольствие от жизни, не могла путешествовать по стране или просто гулять со своим мужем. Если бы подождала хотя бы один год... было бы совсем другое дело». А теперь ей пришлось «страдать, терпеливо переносить эту боль... ощущать себя глубоко несчастной... оставить все свои привычные развлечения и танцы... постоянно помнить о предосторожностях» и т. д. Она чувствовала себя «привязанной к дому», со «связанными крыльями» и быстро пришла к выводу, что женская доля является «наиболее неприемлемой и разочаровывающей».

«Бедная женщина, — жаловалась королева, — является рабыней мужа душой и телом». Будучи беременной, она чувствовала себя как корова или собака, а не как человеческое существо. В это время она становилась раздражительной, сердитой и часто теряла терпение. Именно тогда постоянно возникали споры с мужем. В такие моменты принц Альберт уходил из комнаты, а она следовала за ним и давала волю своим чувствам. А принц запирался в своей комнате и писал ей письма, после чего у королевы появлялись чувства раскаяния и жалости к мужу. Она пыталась подавить в себе негативные ощущения, однако со временем они снова переполняли ее и вновь возникали споры. А в минуты относительного затишья королева садилась за стол и изливала душу в своем дневнике.

Дважды в течение октября 1841 г. королева Виктория впадала в отчаяние из-за ощущения, что роды будут преждевременными. И все это время она пребывала в отвратительном состоянии «подавленности и депрессии». Конечно, она любила детей, но при этом терпеть не могла сам процесс рождения и демонстрировала совершенное равнодушие к новорожденным. Они казались Виктории гадкими, безобразными и «противными субъектами». Их она даже грудью не кормила, как кормила ее мать.

Одна мысль о том, что скоро появится еще одно отвратительное создание, повергала ее в уныние и переполняла душу отчаянием. Она родила 9 ноября и с ужасом убедилась в своей правоте. «Мои страдания были настолько сильными, что невозможно выразить словами. Не знаю, что бы я делала без своего доброго и отзывчивого мужа, который поддерживал меня в эту минуту». Мальчик родился в двенадцать минут одиннадцатого и сразу же был продемонстрирован министрам. Его должны были назвать Эдуардом в честь дедушки и Альбертом в честь отца. А для матери было вдвойне приятно, что ее сын будет носить это «дорогое для нее имя».