Кристофер Хибберт - Королева Виктория

Все это она проделала с удивительным изяществом, совершенным спокойствием, превосходным самообладанием и в то же время с поразительной скромностью.

Она действительно была «совершенно спокойной», как подтвердил впоследствии лорд Далмини, и только небольшое румянец на ее щеках выдавал внутреннее волнение. А герцог Веллингтон не преминул заявить, что «если бы она была его дочерью, то он не мог бы пожелать для нее более приличествующего и благородного поведения». Исходящее от нее очарование наполняло весь зал и покоряло души присутствующих. Многие не без удовлетворения отмечали, что юная королева ни единым жестом, ни единой ухмылкой не проявила свою благосклонность или неодобрение при виде того или иного члена Тайного совета, которые с почтительной деликатностью подходили к ее руке для принесения присяги на верность.

«Ее голос, — отмечал один из членов Совета от партии тори, Джон Уилсон Крокер, — был ясным, чистым и совершенно спокойным. Такая же ясность была и в глазах. Во взгляде не было ни наглости, ни страха, ни смущения... На щеках проступал легкий румянец, который делал ее еще более красивой и интересной. Она действительно выглядела самой очаровательной и интересной юной леди из всех, которых мне доводилось видеть».

Подобные восхваления ее королевской скромности и очарования можно было слышать в те дни по всему Лондону. Когда Тайный совет завершил свою работу в первый день ее правления, Виктория снова встретилась с лордом Мельбурном и бароном Штокмаром, а также имела непродолжительные беседы с архиепископом Кентерберийским, министром внутренних дел лордом Джоном Расселом и главным конюшим лордом Албемарлом. Кроме того, она назначила доктора сэра Джеймса Кларка личным врачом, а также создала специальное управление при королевском дворе, которое должно было заниматься ее домашними делами. Правда, баронесса Лецен отказалась занять официальную должность в управлении из-за опасений, что это может вызвать зависть в ближайшем окружении королевы, однако Виктория решительно заявила, что баронесса должна «всегда оставаться с ней в качестве самого близкого и верного друга». Что же касается сэра Джона Конроя, то королева удалила его из числа своих придворных и с превеликим удовольствием убрала бы его из окружения своей матери, однако в то время она еще не могла отважиться на такой поступок. Ее кровать тут же перенесли из комнаты матери и устроили ей спальню в комнате, которая находилась рядом с комнатой баронессы Лецен. Перед тем как удалиться в ту ночь в свои новые апартаменты, королева спустилась вниз и пожелала спокойной ночи матери и другим придворным из ее окружения.

В длинной записи в дневнике, посвященной первому дню своего правления, Виктория впервые за долгое время упомянула свою мать, отметив, что именно она разбудила ее в шесть часов утра с сообщением о смерти короля. В тот момент стало совершенно очевидно, что отношения Виктории с матерью и Конроем должны претерпеть существенные изменения. Свой первый ужин в качестве королевы Виктория провела в гордом одиночестве и с тех пор решила всячески поддерживать свою независимость от материнского окружения и не допускать к себе никого из тех, кто раньше считал возможным вмешиваться в ее личную жизнь. «Мне пришлось напомнить ей, — поделилась она с лордом Мельбурном,— кто я такая». «Совершенно верно, — согласился с ней тот. — Это неприятно, но крайне необходимо».

Кроме того, лорд Мельбурн посоветовал Виктории не отвечать собственноручно на те многочисленные письма и записки, которые герцогиня будет присылать ей, а позволить ему ограничиться вполне формальными ответами от ее имени. «Все мои запросы. — сердито заметила по этому поводу герцогиня, демонстративно игнорируя формальные ответы премьер-министра, -обращены к тебе как к дочери, а не как к королеве».

Когда впервые за долгое время королева ужинала с матерью за одним столом, произошла первая заминка, вызванная местом и ролью матери за столом. Герцогине предложили стул между тетушками Виктории, что вызвало у матери взрыв негодования. «Боже мой, какую сцену она там устроила!» Вскоре после этого герцогиня стала требовать к себе подобающего внимания как к матери королевы, на что Виктория ответила мгновенным и весьма решительным отказом. «Это не пойдет ей на пользу, — заметила она. — И к тому же, вне всяких сомнений, может оскорбить моих тетушек». Виктория давно заметила, что лорд Мельбурн неприязненно относится к герцогине Кентской, и именно поэтому часто обсуждала свои отношения с матерью именно с ним. Мельбурн посоветовал ей быть терпеливой и вежливой и не обращать внимания на постоянные упреки или жалобы матери по самым различным поводам, поскольку это может привести к формальному разрыву отношений, что вряд ли будет способствовать укреплению доброй репутации королевы. Вместе с тем лорд Мельбурн не делал никакого секрета из своего недоброжелательного отношения к герцогине и часто в беседах с Викторией называл ее «лживой и лицемерной» женщиной, «самой глупой» из всех, с которыми ему доводилось иметь дело. Королева Охотно соглашалась с ним, после чего они долго смеялись. Герцогиня, вероятно, понимала суть происходящего и на девятнадцатилетие подарила дочери книгу под многозначительным названием «Король Лир».