Макс Галло - Тит. Божественный тиран

Тит слушал эти проклятия и обвинения, а потом поднял руку, прося тишины.

— Родина евреев, куда их следовало бы отправить, уничтожена, и никакая другая земля не примет их.

Он отказался прогнать евреев из Кесарии, Берита или Антиохии, но отдал разочарованному населению еврейских пленников, которых тут же вытолкнули на арену.

Я не хотел знать, сидел ли Иосиф Флавий среди трибунов, которые окружали Тита на ступенях амфитеатров. Но я помню тысячи евреев, отданных на растерзание диким зверям в Кесарии Филипповой двадцать четвертого октября, в день рождения Домициана, младшего брата Тита. Я до сих пор слышу вопли толпы, которая вставала каждый раз, когда животное одним ударом лапы разрывало тело еврея.

В Берите, двадцать седьмого декабря, в день рождения Веспасиана, я видел, тысячи пленных которых заставили драться и убивать друг друга, а выживших бросали в огонь, и слабый отблеск тел, превратившихся в факелы, освещал ледяную ночь.

Палачи каждый день придумывали новые пытки, сдирали с несчастных кожу, разрубали тела на части, вынуждали пленников совокупляться, а потом пожирать друг друга.

Я закрывал глаза и видел Леду. Я не осмеливался дотронуться до нее, как будто наконец понял, что, желая взять ее, подчинить себе, я превращаюсь в одного из этих палачей и по-своему казню побежденную.

Я говорил с ней, зная, что она не посмотрит на меня и не ответит мне. С тех пор как я сделал ее своей собственностью, она не произнесла ни единого слова. Ее немота выводила меня из себя. Иногда я бросался на нее, готовый ударить, и сдерживался только в последний момент. Я яростно насиловал ее, раздвигал ее ноги и проникал в нее, но это жесткое действо не приносило мне удовлетворения. А после угрожал ей, что отдам ее солдатам или продам ланистам, которые ищут для своих представлений молодых женщин, потому что обнаженные тела, отданные на растерзание зверям, возбуждают толпу.

Но я никому не отдал ее и недолго сопротивлялся своим желаниям. Я подошел к ней, взял за подбородок, приподнял ее голову. Меня приводили в отчаяние ее постоянно закрытые глаза и сжатые губы. Я рассказал ей о том, что видел в амфитеатре. Я угрожал ей, заставил встать и бросил на кровать. Я был ее палачом. Я казнил ее. Я ревел, что я римлянин, а она — побежденная, что я — всадник, а она — моя рабыня. Когда я выходил из комнаты или палатки, рыдания сжимали мое горло, но я не знал их причины.

Несколько раз я вставал на колени, падал на песок, молился богу, который познал казнь и которого я предавал, пользуясь телом Леды. Я чувствовал, что этот бог понимает меня и сдерживает мою руку, когда я заношу ее, чтобы ударить Леду, а может даже и убить ее. Что значила одна жизнь на этой иудейской земле, где Тит каждый день приносил в жертву тысячи людей, чтобы отблагодарить города Сирии, вспомогательные легионы, выступившие на этой войне его союзниками?

Так было всегда с самого зарождения человечества. Неужели это никогда не изменится?

Религия страдания и сострадания, которую старались распространить последователи распятого Христа, — неужели она никогда не воцарится в наших сердцах?

Я спросил Иосифа Флавия об этом новом боге, выходце из его народа.

Он сидел у своей палатки, установленной недалеко от палатки Тита, в лагере Десятого легиона, к которому мы присоединились после странствий по Сирии от Евфрата до моря. Перед нами, ниже уровня Масличной горы, где раскинулся лагерь, простирались руины. Самые большие камни обозначали место, где когда-то находилась крепость Антония, они лежали по периметру разрушенной святыни еврейского народа. Я указал на голые холмы, окружавшие руины. Там еще виднелись кресты. К ним были прибиты истерзанные, полуистлевшие тела.

— Бог Христос… — начал я.

Движением руки Иосиф Флавий прервал меня:

— Господь Бог наш един, — сказал он.

Я помню слова Тита во время осады. Мы были рядом с ним, когда по его приказу плотники изготовили сотни крестов, а солдаты установили их напротив городских стен. Пленные, которых собирались распять, кричали, что они воскреснут, как их бог Христос, и соединятся с Ним в вечной жизни. Евреи, обреченные на такую же казнь, отошли от них. Среди последователей Христа и их братьев по несчастью, среди двух ветвей одного народа, который близкая смерти должна была сплотить, произошел раскол: одни обвиняли других в постигшем их несчастье. Тит с любопытством и отвращением глядя на этих людей, которых должны были прибить к крестам, сказал: