Виктор Дьяков - Дорога в никуда. Часть вторая. Под чёрными знамёнами

- А что же тогда отвечать на телеграмму?- растерянно спросил пораженный штабс-капитан...

26-го декабря 1918 года в День Георгиевских кавалеров, состоялся разговор по прямому телеграфному проводу между атаманом Партизанской дивизии и войсковым атаманом Ивановым-Риновым, в котором Анненков отказался принять генеральское звание от Колчака. В телеграмме он писал:

- Я бы хотел получить генеральский чин из рук Государя-Императора...

То, что характер власти в Омске после колчаковского переворота 18 ноября круто изменился, Тихон Никитич тоже ощутил по тону и содержанию руководствующих телеграмм. Сразу видно, что их составляли не случайно оказавшиеся у кормила власти люди, а опытные администраторы с дореволюционным стажем. То тебе не эсеро-кадетские деятели провинциального масштаба, или генералы, произведенные прямо из капитанов. Да, и само имя адмирала Колчака, конечно, многое значило. В одной из первых телеграмм требовали подробные сведения о всех годных к несению воинской службы конными или пластунами казаках 2-й и 3-й очереди. Обеспокоенный Тихон Никитич теперь ожидал и телеграммы вытекающей из этой, о всеобщей мобилизации казаков 2-й и 3-й очереди и отправки их на фронт. Но вместо ожидаемой, последовала телеграмма о преобразовании в центральных станицах войска самоохранных сотен в подразделения милиции, несущих службу на местах, в своих волостях и ответственных за проведение мобилизации среди крестьян, поддержание законности и порядка, поиск дезертиров. То была одновременно и лишняя головная боль и лазейка, возможность спасти от мобилизации и отправки на фронт хотя бы близких родственников. Тихон Никитич тут же стал прикидывать, кого зачислить в отряд усть-бухтарминской милиции, ведь прежний состав самоохраной сотни, состоящий в основном из статейников для выполнения, ни чего иного, как полицейских обязанностей, был в большинстве своём явно не годен. Начальником, естественно, пришлось назначать Щербакова. Просто так, отставить бывшего командира самоохраной сотни, и поставить начальником милиции Ивана, Тихон Никитич всё же не мог. Во-первых, возникнет нежелательный отклик в станичном обществе и потом для Ивана, боевого офицера, фактически возглавить вновь создаваемое полицейское управление совсем не с руки. Тем не менее, заместителем Щербакова записали именно сотника Ивана Решетникова.

С уходом Полины в дом к мужу и отъезда Владимира на учёбу в Омск, фоминский дом стал каким-то неуютным. Раньше Тихон Никитич не ощущал, что он так высок, просторен и даже в какой-то степени пуст. Пуст, несмотря на большое количество мебели, ковров, всевозможных шкафов и буфетов, набитых фарфоровой и хрустальной посудой, множества стульев, жёстких и мягких, кресел, тяжёлых штор, фикусов в кадках. Шестипудовой жены, худощавой шустрой Пелагеи и верного Ермила не хватало, чтобы заполнить этот дом, не хватало, прежде всего, смеха и шелеста платьев дочери, но и пробивающийся басок сына стал для Тихона Никитича в последнее время чем-то очень необходимым, без чего он вдруг начинал, казалось бы совершенно беспричинно, тосковать и чувствовать в своем доме столь бесприютно. Полина теперь не часто заглядывала к родителям, разве что поболтать с матерью, да поиграть на пианино. Она сумела сама себе отдать приказ, что теперь ее дом, дом Ивана. И отец, и мать с удивлением наблюдали, как быстро преображалась их шалунья, став мужней женой. Казалось, давно ли чудила, вскакивала в седло в перешитых его шароварах, и айда как ветер в поле. Сильно серчал тогда Тихон Никитич, один раз едва не сдержался, хотел вытянуть ногайкой по туго обтянутому этими шароварами заду... но, ослабела вдруг рука в последней момент, не смог сделать больно любимой дочери, хоть она этого и вполне заслуживала. И вот, любуйтесь, как и не было ничего, ходит только в длинных платьях, волосы под платок убирает, со свекровью и свёкром почтительна. Правда и те чуть не пылинки с нее сдувают. Хоть и много в их дом Полина богатства принесла, но чёрт его знает, что там впереди случится, какова станет цена тому богатству. Кажется, что конец света приближается, и все в цене стремительно падает, прежде всего сама жизнь человеческая.

Лежит Тихон Никитич ночью на мягкой заботливо взбитой перине, вроде всё хорошо, и дом полная чаша, и амбары зерном набиты, и сараи сеном, и в конюшне его лошади, в кошарах сотни овец, и урожай убран, и озимые посеяны. И в семейном плане всё хорошо, и дочь замужем счастлива, и сын в корпусе, в предпоследнем классе, и жена рядом мирно сопит, к которой он и в пятьдесят не остыл, и в постель ложится, и в баню с ней ходит не только потому, что так положено супругам. А покоя нет, сердце болит, мысли голову бередят. Почти вся страна огнём объята и всё ближе пожар. Славгород - это триста пятьдесят вёрст, Сергиополь - меньше трёхсот, Шемонаиха - двести. На Бийской линии, тоже чуть больше двухсот вёрст, постоянные столкновения казаков с новосёлами, льётся кровь, разоряются жилища, насилуются женщины. Не верил Тихон Никитич и в то, что Временное Сибирское правительство сумеет затушить этот всё шире разгорающийся пожар, не верил и в нового Верховного правителя России. Всем своим существом он предчувствовал неотвратимо надвигающуюся катастрофу. Что делать, чтобы избежать, спастись, спасти? Пока он вроде правильно поступает. С коммунарами этими, слава Богу, без крови обошлось, с новосёлами пока что тоже без столкновений обходится. Но риск большой, в Омске власть сменилась, Колчак, этот миндальничать не будет, сразу круто взял. Но сможет ли он, морской человек, в сухопутных делах разобраться? Ох, не случилось бы и тут беды. Только бы выжить, сохранить мир хотя бы здесь, сохранить близких...