Валентин Рыбин - Огненная арена

— Помолчите, не мешайте…

Возвратившийся со двора Тонакевич доложил, что ничего предосудительного на ближайшей территории не найдено. Тогда Пересвет-Солтан предложил произвести обыск у хозяина дома, господина Асриянца, но Слива запротестовал.

— Только в качестве свидетеля. Попросите, чтобы пришел засвидетельствовать…

Асриянц, в ночной пижаме, поверх которой куце висел халат, вошел в комнату.

— Чем могу служить? — спросил, быстро оценивая обстановку.

— В каких связях состоите с учителем Стабровским? — спросил Пересвет-Солтан.

— Он у меня снимает квартиру… Платит исправно. Так что, претензий у меня к нему нет никаких.

— Не замечали ли вы что-нибудь противозаконного в его действиях и поступках?

— Ну что вы, господин полицмейстер. Людвиг Людвигович порядочный человек! И Ксения Петровна, дай бог, каждой быть такой честной.

— С какого времени он у вас снимает квартиру? — Если не ошибаюсь, с середины сентября.

— Может, что-то добавите еще?

— Нет, ничего…

— Хорошо, господин Асриянц, ступайте. Мы вас еще вызовем…

Около шести утра Людвига и Ксению вывели из комнаты и посадили в телегу. Туда же бросили гектографический ящик. Полицмейстер, пристав и помощник прокурора сели на лошадей, полицейские чины зашагали сбоку повозки,

Утром взревел деповский гудок. Ревел долго, перемежая басовитый храп жалобным фальцетом. Это был самый обычный гудок, возвещавший о начале самого обычного рабочего дня. К нему в Асхабаде давно все привыкли, почти не замечали его. Но если б вдруг не загудел он вовремя, то, наверное, нарушил бы весь городской уклад жизни. Вместе с гудком заскрипели двери в домах, захлопали калитки, потекли людские толпы по мокрым тротуарам и грязным расквашенным дорогам, загремели колеса фаэтонов и арб. Город зашумел, загалдел, задвигался, чтобы переварить еще один день истории и проводить его в вечность. Но этот день для истории все-таки начался необычно. Необычность его была в том, что рабочие депо, чиновники управления железной дороги, служащие банка и всевозможных акционерных обществ и товариществ с самого утра занялись разговорами о ночных вылазках социал-демократов. Прокламации с напечатанной Программой РСДРП и листовки «Ко всем жителям Асхабада» распространились не только в цирке, но и в депо, в стрелковом батальоне, среди солдат, в обеих гимназиях, в школе садоводства и огородничества, в хлебопекарнях и во всех прочих присутственных местах. Необычность этого дня вскоре превратилась, по выражению начальника уезда Куколь-Яснопольского, в знамение, ибо в десятом часу утра начальником Среднеазиатской железной дороги генерал-майором Ульяниным была получена шифровка о массовой демонстрации рабочих Санкт-Петербурга и применении огнестрельного оружия против них. В шифровке предписывалось об усилении бдительности на окраинах империи, и начальник дороги немедля сообщил о депеше Уссаковскому. Начальник Закаспийской области, уже извещенный о ночных прокламациях и аресте группы эсдеков, связал эти события с происшествиями в Петербурге. Тотчас он созвал экстренное совещание…

В рабочей слободке, за железной дорогой, до десяти утра никто о ночных происшествиях не слышал. И частный присяжный поверенный Иван Нестеров узнал о событиях крайней важности в прокуренной комнатенке областного суда. Сюда он пришел без пяти десять. Ровно в десять должно было слушаться дело о возмущении арбакешей-туземцев, перевозящих грузы по Гауданской дороге. Нестеров приготовился к защите обвиняемых, но, увы: придя в суд, он не нашел на месте ни прокурора Лаппо-Данилевского, ни его помощника Сливу. Один из знакомых заседатели тотчас пояснил.

— Все, как есть, помчались к Уссаковскому. Видно, дело нынче вовсе не будут слушать.

— А что там такое? — полюбопытствовал Нестеров.

— Батенька мой, да вы что! Или не знаете? Ночью Пересвет-Солтан целую группу социал-демократов арестовал! Да и в Питере, говорят, беспорядки.

— Странно, — затаив дыхание, проговорил Нестеров. — И кого же арестовали ночью?

— Да учителя из женской гимназии! Знаете, наверное. Высокий такой, горбоносый, с кадыком. Все время в длинном пальто и шляпе ходил!

— Видел, как же… — глухо отозвался Нестеров и почувствовал, как екнуло у него в груди сердце.

— Говорят, кто-то из своих же предал, — продолжал заседатель. — Гимназисты какие-то замешаны, попечитель гимназии…

— Н-да, дела, — с трудом выговорил Нестеров, и а мозгу застучало: «Красовская! Красовская!» На миг он представил желтое ландо, циркового джигита Каюмова, и почувствовал, что дышать ему больше тут нечем, надо выйти на улицу.