Николай Гейнце - Генералиссимус Суворов

Он остановился.

— Одна рука… — с испугом повторила княжна конец своей рассчитанной на смущение Сигизмунда Нарцисовича фразы.

— Да, одна рука… одна болезнь, и болезнь эта именуется худосочием. У князя Владимира Яковлевича она была приобретенная, а у Капитолины Андреевны наследственная. Да притом, ей лучше было умереть, чем оставаться жить в таком положении.

— В каком?

— Как, неужели, княжна, вы не заметили ничего?

— Нет, а что?

— Вы говорили с ней?

— Последнее время она была неразговорчива. Ходила такая печальная и отвечала на вопросы односложно.

— Теперь я понимаю. Вы могли и не заметить этого.

— Чего?

— Она была сумасшедшая.

— Что вы говорите?

Княжна даже привстала с кресла и опять села.

— Одну правду, княжна; началось это с ней еще в Баратове. Я встретил ее раз вечером в парке. Она бежала и наткнулась прямо на меня. Я спросил ее, что с ней. Она стала говорить несвязные речи.

— Какие же? — с тревогою спросила княжна.

— Простите, я буду повторять ее речи. Она говорила мне, что сейчас видела, что вы целовались с князем Баратовым.

Кржижановский остановился и в свою очередь посмотрел прямо в глаза княжне Варваре. Последняя густо покраснела, но молчала.

— Она говорила мне, что она любит князя, что она этого не перенесет, что все равно князь отравлен, что она также умрет и соединится с ним, на небе.

— А что же вы?

— Я старался успокоить ее как мог, и главная моя цель была не допустить какого-нибудь скандала. Я, было, пригрозил ей, что передам все князю Ивану Андреевичу, но даже сам испугался, что произошло. Она начала бранить и вас, и князя, вашего батюшку, и меня, она начала болтать еще больше вздора, что мы все отравили князя и ее, что мы все убийцы, которые ищут гибели двух любящих сердец, ее и князя Владимира Яковлевича.

Княжна слушала, затаив дыхание. Она припомнила, что действительно поведение Капочки за последнее время было очень странно… Для княжны теперь становилось ясно все. Эта предсмертная исповедь была бредом сумасшедшей.

— Тогда я начал с ней другую тактику, — спокойно между тем продолжал повествовать Сигизмунд Нарцисович, — я стал с ней во всем соглашаться, даже в обвинении ею меня в намерении убить ее и князя, выгораживая лишь вас и князя Ивана Андреевича, и достиг этого. Сойдя с ума от любви к князю Баратову, она не вынесла его смерти, как будто подтвердившей ее опасения, хрупкая натура не выдержала этого удара, осложненного психическим расстройством, и бедное сердце ее разорвалось. Ее действительно жаль.

Кржижановский сделал вид, что смахнул несуществующую слезу.

— Она мне сказала, что она отравилась.

— Не думаю. Это создание ее расстроенного воображения. Да и где она могла найти яду и где, наконец, характерные признаки отравления? Отравленные мучаются очень долго. Неужели вы этого не знаете, княжна?

— Да, действительно, я читала.

Этот последний довод окончательно убедил княжну Варвару Ивановну Прозоровскую в том, что Капочка была действительно сумасшедшая. Это решение равнялось полному оправданию Сигизмунда Нарцисовича, в отношении которого она даже почувствовала себя виноватой, как заподозрившая такого идеального человека в гнусном преступлении.

Вошедший в гостиную князь Иван Андреевич нарушил tete-a-tete пана Кржижановского и княжны, и разговор между ними прекратился.

Они оба, впрочем, остались довольны этой беседой. Все вопросы были исчерпаны.

Сигизмунд Нарцисович увидел, что княжна на него смотрит по-прежнему без испуганно-недоумевающего выражения, которое так пугало его.

Княжна Варвара в нем снова видела свой идеал.

Время шло. Зимний сезон, начавшийся в Москве ожиданием пышной великосветской свадьбы, внезапно неожиданно замененной похоронами жениха — князя Баратова, — окончился так же, впрочем, оживленно, как и начался.

Несчастья ближних не мешают общему веселью, и толпа на площади и в освещенной зале всегда останется той же толпою, равнодушным тысячеглазым зверем, с любопытством глядящим на эшафот в ожидании жертвы и равнодушно присутствующим при ее последней агонии и даже подчас облизывающим свои кровожадные губы.

Судьба, не тот ли же палач нередко. Ее удары, наносимые людям, — не то же ли интересное зрелище казни.

Общество — равнодушная толпа, наружно сочувствующая, но втайне радующаяся, что ей пришлось быть свидетельницей неожиданного зрелища. Так было и с несчастьем княжеских семейств Баратовых и Прозоровских.