Валентин Ежов - Горькая любовь князя Серебряного

— Нет у меня стыда! Я все отдал за тебя, Елена Дмитриевна! Все сжег!

— Вспомни суд Божий! — дрожа от ужаса молила Елена.

— Поздно, боярыня!

Сжимая ее в объятиях, Вяземский молил:

— Елена, я истекаю кровью, я скоро умру…; Полюби меня, полюби хоть на час… Чтоб не даром отдал я душу Сатане! Елена!

Она кричала, и билась, и плакала, заливаясь ненавистными слезами, затем разом обмякла, перестала сопротивляться.

Князь овладел ею и тут же силы изменили ему. Он разжал объятия, откинулся на землю, замер, закрыл глаза.

Елена долго смотрела на лежащего рядом с ней князя. Он не дышал, не шевелился.

Елена отползла от недвижного тела.

Конь Вяземского стоял поодаль. Наклонив голову, он тихо ржал, призывая хозяина.

Елена поднялась, оправила порванное платье, пошатываясь, пошла в лес. Цепляясь за сучья, она пробиралась через чащу, ветви хлестали ее по лицу.

Услышав отдаленный, однообразный шум мельничного колеса, она пошла на этот шум, ускорив шаги.

Конь князя навострил уши и заржал громче. Послышались людские голоса.

— Конь-то вроде его!

— Тогда и хозяин тут, если конь не ушел!

Басманов, Грязной и стремянный Вяземского разом увидели бесчувственного князя. Стремянный подошел, приложил ухо князю к груди.

— Дышит еще!..

— Все равно помрет, — поморщился Басманов. — Если не остановить кровь, истечет до капли!

— Да тут колдун живет. Близко… На мельнице, — сказал стремянный. — Он уймет кровь.

— Едем! — качнулся в седле Грязной. — И баклажка вина у него найдется, раз колдун! — он тряхнул бубном. — Осьмой день пью, не похмелюсь — помру тоже.

Обессилив, Елена упала на траву. Мельничное колесо вертелось перед нею, отражая, луну.

Седая голова наклонилась над Еленой.

— Дедушка, дедушка! — застонала она. — Укрой меня! Ради Пречистой Богородицы, укрой!

— Господь с тобою, боярыня! — завздыхал старик. — Как мне укрыть тебя?

— Вот мое ожерелье! Возьми его!

— Ох, ох, ох! — глаза мельника заблестели. Он взял жемчужное ожерелье, но тут в лесу послышался конский топот.

— Не выдавай меня, дедушка! — взмолилась Елена. Мельник поспешно повел ее в комору и запер за нею дверь.

На поляне показались Басманов, Грязной. Стремянный придерживал князя, лежащего на хребте коня. Мельник вышел им навстречу.

— Эй ты, хрен, иди сюда! — позвал Грязной, — Вишь, как кровь бежит. Можешь унять?

— А вот посмотрим, родимые! — отвечал мельник. — Эх, батюшки-светы! Да кто ж это так секанул-то его?

— Ну! — сказал Грязной. — Не уймешь — дух из; тебя вышибем!.. А уймешь — наградим.

— Оно, пожалуй, можно б унять, — напугался старик.:

— Тащи сначала вина! — велел Грязной. — А то, тоже помру!

— Вижу, вижу, боярин… Худо тебе — осьмой день пьешь! — старик засеменил к мельнице.

— Точно осьмой! Он и впрямь колдун! — Грязной обалдело посмотрел на Басманова.

Елена увидела через щель, как Вяземского перенесли к стене коморы, уложили буквально рядом с ней, только с другой стороны стены. Она старалась не дышать, чтобы не выдать себя.

Вяземский лежал, сцепив зубы, перекатывая горячую голову.

— Елена!.. Елена!.. Выдь ко мне!.. — застонал он. Елена сжалась в комок.

— Ну, иди! Спасенье мое, любовь! Иди, прикажи!.. И я умру!

Оглушенная словами насильника, Елена не видела, как мельник принес Грязному вина.

— Отойдите, родимые, дело глаза боится! — попросил старик.

Опричники отошли, Грязной приложился к баклаге.

Мельник нагнулся над князем, положил ему руку на голову и стал шептать заклинания.

По мере того, как он шептал, кровь текла медленнее и с последним словом совсем перестала течь.

Потом старик достал что-то зашитое в тряпицу и повесил мешочек на шею князю.

Вяземский вздохнул, но не открыл глаз.

— Подойдите, отцы родные, — сказал мельник. — Унялась руда, будет жив князь.

Опричники обступили князя.

Глаза старика сделались неподвижны. Начав морочить, он продолжал как будто прислушиваться к шуму колеса.

— Ходит, ходит колесо кругом, что было высоко, то будет низко, что было низко, будет высоко… Наточен топор, наряжен палач, потечет теплая кровь… Слетят головы с плеч, много голов на кольях торчит.

— Чьи головы на кольях торчат? — спросил испуганный Басманов шепотом.

Мельник, казалось, уже ничего не слышал. Только губы шевелились.

Басманов отвел старика в сторону.

— На! — сказал он, доставая кошель. — На, колдун проклятый! Поворожи и мне, чтоб удача всегда была!

— Изволь, батюшка, изволь. Для твоей милости ничего не пожалею! — мельник откуда-то вынул еще мешочек. — Знаю, люб ты царю!