Манфред Бёкль - Нострадамус - Жизнь и пророчества

Мишель снова увидел иудейского лекаря, поднимавшегося к Альгамбре. Его звали Кифа; мавры дали ему имя Эль-Хаким — Целитель. Христиане, еще до исхода из Гранады, называли его Петром. Его лицо показалось Мишелю очень знакомым. Теперь он ступал через львиный двор: запах зелий и мазей, которые лекарь нес с собой, еле заметно смешивался с таинственным благоуханием душистого фонтана, бившего из колодца. Мишель тут же почувствовал во всем теле блаженную истому, но вдруг фонтаны порывисто упали, как скошенные цветы. За городом в поле загрохотали пушки и мортиры, за ними мушкеты; метали стрелы аркебузы. И уже над внешним городским валом взметнулись языки пламени и огненные снопы. Мальчик скорчился, скрученный тенетами времени, заново прозвучавшего резким стальным звоном. Подобно мелькнувшей тени, скрылся в нише другой иудей.

Эхо взрывов, клубы дыма, лязг металла, конский храп и бряцанье лат вышвырнули мальчика за пределы круга крепостных стен. Глядя с каменной башни, он вновь стал свидетелем того, как католический зверь терзал и грыз Гранаду, все злей и разнузданней становясь день ото дня в жажде крови. Змей-Молох рвал зубами плоть сверкающего города, кромсал его белое мясо, перемалывал, крошил и осквернял прекрасное тело Гранады. Под натиском железных всадников, градом каменных и чугунных ядер Гранада истекала кровью, и ее душа покинула эту роскошную землю, которой она когда-то на благо себе владела.

В тенетах времени Мишель увидел, как лик рухнувшего замка — Альгамбры — слился с лицом последнего халифа; как слезы текли из глаз мечтателя. Но в темноте ниши все еще находился лекарь, не произносивший ни звука; он бережно сохранял память об Иерушалаиме.

Последний халиф сокрылся в горах, найдя там уединенное место. Боабдиль потерял родину. В снежной замети, в гористой мгле исчез, растворился образ его.

В город ворвались христиане, увлекаемые союзническими правителями Кастилии и Арагона — Изабеллой и Фердинандом. Лоно королевы было затянуто в железный панцирь с металлическими же шипами; у короля под геральдическими одеждами прятался отточенный трехгранный кинжал, этот монарший пенис. Такими вот из мастерской оружейника появившимися гениталиями католические короли зачинали ту боль, те скорби и ужасы, от которых многие десятилетия стонала земля Испании. Отныне полуостров, обхваченный удавкой со всех сторон, принадлежал монархам безраздельно. Восстановив мечеть в Гранаде, они сравняли с землей или закрыли все прочие храмы, как мусульманские, так и иудейские. Иноверцев согнали в гетто, где монахи рассчитывали сломить их волю и насильно впоследствии крестить.

Мишель сумел различить тонкие, в ниточку, усы на лице животного по имени Торквемада… Не чувствуя усталости, бесновался над Испанией богохульник с глазами ящерицы, порожденный сатанинской Инквизицией. Облаченный в змеиную кожу, ползал нечестивец по разоренной земле Испании, жаля налево и направо. Несть числа тем, кто попадал в его когти и, дрожа от страха, склонял свою выю под католическим бичом. Церковь собирала обильную жатву на духовных холопах, поклонявшихся кумиру. Не многие противостояли зверю и, оберегая свою веру, оставались ей верны.

И тогда еще страшнее вздыбился Велиал и вышвырнул их через горы к морю, в безродность, в вавилонский плен и нищету, обрекая их на смерть.

Из ниши собственной боли выступил еврейский лекарь, стремившийся разделить с ними изгнание, но в конце концов это ему не удалось. Хворые, немощные и всеми заброшенные по-прежнему ожидали его в Гранаде. Это были христианские души, но чего иного они могли ожидать от того, кто присягал на жезле Эскулапа? Итак, Петр остался в стране и видел, как бедствует ее народ, и плакал ее слезами во тьме кромешной. И милосердия ради — чтобы остаться — пришлось ему креститься.

Он принял крещение и нес свой крест, пока свирепый Торквемада не обратил злобу на выкрестов. Пока дома марранов не были взяты под надзор, торопливое покаяние на исповеди не могло означать ничего, кроме подписания самим себе смертного приговора.

Поток картин в мозгу Мишеля снова превратился в клубок, сверкающий перебивчивым светом; образы мгновенно сменяли друг друга и обретали более четкие контуры. Аутодафе. Небо, оскверненное клубами дыма. Дочерна сожженная человеческая плоть. Затылочная кость и шейные хрящи, словно хрупкие ветки, сломанные в тисках гаротты. И в конце — распятия, глаза в отчаянной муке. Разграбленные и разрушенные синагоги. Мозаика в мечетях, испоганенная конями и людьми, кучи дерьма на свитках Торы и Талмуда. Отпущение грехов изветчикам и пьяным катам в капюшонах. Псалмы и молитвы в храмах с утра до поздней ночи. Чудеса, скормленные свиньям. Смердящие трупы святых, выброшенные из могил. Юродивые, бичующиеся, истошливые визгуны в бесконечной человеческой цепи на пути в Сантьяго-де-Компостелла. И Торквемада в фиолетовой сутане: зверь, преследовавший жертву быстрее самого дьявола.