Валентин Пикуль - Фаворит

— Россия едина и неделима! — И указала генерал-прокурору: любое поползновение к самостийности украинской в корне пресекать, — Богдан Хмельницкий иные примеры дружбы подавал — не такие, как Разумовский.

Она повелела гетману срочно вернуться в столицу. Дела польские усложнялись, и можно было ожидать воины.

— Мне бы пять лет! Еще пять лет мира… о-о-о!

Рука Екатерины не поднималась ратифицировать договор с Пруссией. Политически — да, союз с Пруссией был для России выгоден, а морально — русский народ не мог одобрять союз с королем прусским… Но иного выхода императрица найти не могла! В апреле 1764 года Панин получил от нее записку: «Кончайте скорее союз с королем прусским, а не то, я думаю, дадим маху».

— Швеция рядом, со стороны турок небезопасно, а Крым-Гирей покупает пушки французские… Все! — сказала Екатерина, отбрасывая перо. — Я свое дело сделала…

Панин доложил ей, что приставы при царе Иоанне, Власьев и Чекин, изнылись в Шлиссельбурге, отставки молят.

— Не велики баре… потерпят.

Примчавшись из Батурина, гетман кинулся к ней.

— Не пускать! Сначала пусть булаву сложит…

А через два дня после ратификации договора с Фридрихом, просматривая ворох челобитных, она задержала внимание на прошении подпоручика Василия Мировича, который плакался на нужду несчастную; он писал, что три его сестры «в девичестве на Москве странствуют и на себе всю бедность как перед сим сносили, так и пононе носят…» Григорий Орлов валялся на канапе, забавляясь с попугаем, давал птице клевать свой палец.

— Гриша, ты Мировича знаешь ли?

— Не! — отвечал фаворит рассеянно. — Правда, тут недавно какой-то Мирович на куртаг во дворец ломился. Кричал, что он роду знатного и танцевать право имеет.

— А ты что?

— А я, матушка, как всегда. Развернулся — бац в соску! Танцевальщик сей сажен восемь по земле носом вальсировал…

Екатерина затачивала плоский богемский карандаш. Придворный арап в белой чалме распахнул двери, пропуская Панина.

— Ну? Опять сюрпризы?

— Дела польские — дела неотложные.

— Я так и думала. Нет мне покоя…

Печалью веяло от равнин славянских, на которых разместилась (от Балтики до Карпат) великая Речь Посполитая, республика с королями избираемыми. Путешественник, следуя шляхами коронными, встречал убогие корчмы и каплицы, распятья на развилках дорожных. Крестьяне польские обнажали головы перед каждым путником, бормоча испуганно: «Хвала Иезусу!» — и проезжий удивлялся: за что этим людям благодарить бога? В самом деле — за что? Нигде в мире не было столь жестокого порабощения, как в Польше, и потому народ никак не участвовал в судьбах «ойчизны». Лучшие же люди Польши давно говорили так: «Что бы ни случилось с Польшею, все равно хуже того, что есть, уже никогда быть не может». Зато слишком горячо боролись за права шляхетские сами же паны. Тоже нищие, но жадные и суматошные, они продавали на сеймах голоса любому магнату, лишь бы сегодня завалиться спать сытым и пьяным. Каждый шляхтич — клиент магната, а все его клиенты — уже клиентела. Жупан да сабля — вот и все богатство ляха. А клочок земли таков, что собака, лежащая посреди панских владений, хвостом взметает пыль на земле соседа. Но зато у шляхтича есть права: магнат, желающий высечь клиента, прежде раскладывает под ним дорогой ковер. А потом клиент садится за стол с магнатом, как равный с равным, и, окуная усы в мед, кричит о вольностях шляхетских:

— Речь Посполитая сильна раздорами!..

Каждый магнат мечтал быть крулем, каждый закупал голоса шляхты, все копили ядра и порох. Сейчас была авторитетна «фамилия» Чарторыжских, а племянник их — Станислав Понятовский. Против них — грозный старец Ян Климентий Браницкий, гетман коронный, а племянница Браницкого — жена литовского воеводы Радзивилла. Именно тогда в моду и вошла поговорка:

— Круль — в Варшаве, Радзивилл — в Несвиже…

Итальянские зодчие оживили этот уголок Белой Руси увядающим дыханием ренессанса, над тихими водами застыли замки, мосты и брамы. Через непролазные болота ведут в Несвиж гати, выстланные бревнами; случись опасность — мостовые вмиг убираются, и неприятель с воплями погибает в топких трясинах. Жесток и прихотлив, красочен и преступен этот заколдованный мир — мир литовского магната… А вот и сам князь Радзивилл, по имени Карл, по прозванию рате Косбапки. Десятипудовый враль, обжора и пьяница, который мог бы потягаться с самим Гаргантюа, он носил «мешок» — литовский жупан, носки его сапог были задраны стручками, а большую бритую голову украшал оселедец — на манер запорожского. Радзивилл выпивал по семь бочек вина в неделю!