Валентин Пикуль - Фаворит

— Сумасшедшая! — крикнул Петр, убегая…

Екатерина съездила в Ораниенбаум — посетить свой садик, где вызревала посаженная ею клубника. Огород был вытоптан будто стадом. Ламберти сказал, что вчера наехала компания с графиней Елизаветой Воронцовой — все грядки обчистили.

— Это уже свинство! — обозлилась Екатерина. — Не она сажала, не она поливала, не ей бы и лакомиться…

В ночь на 3 июня императрица проснулась от чудовищного треска, ее палаты были охвачены красным заревом. Началась страшная гроза, небесные хляби разверзлись над Петербургом, молнии быстрыми росчерками метались над крышами столицы, по Неве, все в пламени, плыли в море горевшие баржи с зерном. Из соседних покоев вышел проснувшийся от грохота Никита Панин.

— Давненько не было такой бури, — сказала Екатерина.

— Да. Но цесаревич спит, славу Богу…

Екатерина повела далее словесную игру:

— Через десять ден двор разъедется. А мне передали, что мой супруг, отвергнув меня, венчается с Елизаветой Воронцовой. Не знаю, чем кончится комедия, но прошу вас сделать так, чтобы сын мой, яко наследник престола, остался в городе.

Мальчик был козырной картой в предстоящей партии, и выпускать его из столицы, конечно, нельзя. Панин снова завел речь о том, что согласен способствовать заговору против Петра при неукоснительном условии — царствовать будет не она, а ее сын и его воспитанник. Екатерина изворачивалась в разговоре, как угорь в сетях, чтобы не дать ему прямого ответа. Красные от пламени баржи уносило прямо в грозу… Панин отправился досыпать. Если бы вельможа сейчас обернулся к Екатерине, он бы невольно вздрогнул — такая лютая ненависть светилась в глазах женщины…

9 июня, по случаю обмена ратификаций с королем прусским, во дворце состоялся торжественный обед на 400 кувертов, при залпировании из пушек, при беглом огне из ружей. Усаживаясь за стол подле графа Александра Строганова, императрица сказала:

— Кажется, Саня, нам уже не выплыть из бурного моря застолий, а закончится сей пир жестоким объедением и похмельем.

Напротив нее расположился прусский граф Горд.

— Вы очаровательны, ваше величество, — сказал он.

Екатерина, выдернув из прически пышную розу, грациозным жестом перебросила ее через стол — пруссаку:

— Очаровывать — это все, что мне осталось…

За окнами крутились фейерверки, от грохота выстрелов дребезжали оконные стекла. Петр, как и следовало ожидать, напился с быстротой, вызвавшей удивление врагов и друзей. Но, естественно, когда вещает император (пусть даже пьяный), все должны внимать его величеству с приличествующим подобострастием.

— Почему от меня прячут наследника Павла? — бормотал он. — Этот плутишка меня любит… жалую его в капралы гвардии!

Его взгляд замер на воспитателе сына — Панине:

— А тебя сразу в полные генералы… ты слышал?

— Слышал, но не понял — за что мне такая милость?

— Вот, — обратился Петр к прусскому послу фон дер Гольцу, — после этого и верь людям! Мне все уши прожужжали, что Панин умный. Но только олухи могут отказываться от генеральского чина…

Он подослал к жене своего адъютанта Гудовича:

— Государь изволят передать вам, что вы… вы…

Гудович покраснел и умолк. Екатерина сказала:

— Продолжайте. Я вас слушаю.

— Он велел… что вы… извините — дура!

Фейерверки спадали на сизую воду Невы разноцветными хлопьями. Гудович уже пошел обратно. Но тут император, боясь, что холуй не осмелился донести его слова до Екатерины в их первозданной ясности, через весь стол крикнул жене:

— Ты — дура! Дура, дура… дура!

Глаза женщины увлажнились от слез.

— Не обращай внимания, Като, — шепнул ей Строганов, — и ты останешься мудрейшей за этим столом.

Послы делали вид, что поглощены едою, и гора салата из раковых шеек таяла быстрее, чем снежный сугроб на солнцепеке.

— А тебя — в ссылку! — велел император Строганову…

Граф Горд переслал через пажа Екатерине записку: «На выходе из-за стола вы будете арестованы». Екатерина обратилась к принцу Георгу Голштинскому, властно напомнив, что ее мать, герцогиня Ангальт-Цербстская, тоже вышла из Голштинского дома:

— Если меня решили подвергнуть арестованию, то соизвольте, как родственник, сделать так, чтобы не страдало мое самолюбие.

— Успокойтесь. Он скоро протрезвеет…

Эта «дура», повисшая над императорским застольем, эта «дура», о которой посольские курьеры завтра же оповестят все газеты Европы, эта «дура» сделала обед 9 июня 1762 года обедом исторического значения: теперь для захвата престола Екатерине не хватало лишь слабого толчка…