Исай Калашников: Гонители

Когда-то он сказал себе, что ни того, ни другого никогда не позовет.

Но разбуженные Борте воспоминания заставили отправить за друзьями гонцов.

Он встретил их у порога своей юрты, не как повелитель — как друг. Джэлмэ так давно не видел, что в первое мгновение показалось: перед ним не Джэлмэ вовсе, а старый Джарчиудай. Те же надвинутые на глаза суровые брови, тот же строгий взгляд…

Борте разлила в чаши архи, все трое выпили. Разговор почему-то не налаживался. Возникнув, тут же угасал. Друзья как будто что-то ждали от него, как будто побаивались чего-то. По тому, как они старательно избегали разговора о войне, понял: опасаются, что позовет в поход. Спросил напрямую:

— На тангутов со мной пойдете?

Боорчу замотал головой. Джэлмэ отвел взгляд.

— Не зову. — Он помолчал. — Может быть, и сам не пойду. С тангутами мои нойоны справятся. Я вас хотел просто повидать. Столько лет были вместе… Помнишь, Боорчу, как первый раз встретились?

Прошлое друзья вспоминали с охотой. Разговорились. И у хана родилось желание повидать те места, где прошла молодость, — Онон, Керулен, гору Бурхан-Халдун, посидеть у огня под звездным небом, слушая плеск речной волны и вскрики ночных птиц, прикоснуться к тому, что вело его по крутым дорогам жизни, не позволяя ни ошибаться, ни останавливаться, к истокам своей силы… Он совершил то, что не удавалось ни одному правителю, но это полдела, главное впереди: он должен достигнуть того, что было не по силам ни одному из живших на земле, — продлить свое время до бесконечно далеких пределов. В нем росла уверенность, что в местах своей молодости обретет что-то такое, что поможет ему преодолеть непреодолимое и стать не нареченным, а истинным сыном неба. Выехали налегке. С собой хан взял всего десять кешиктенов.

В степь пришла пора цветения. Равнины, увалы были пестры, нарядны, копыта коней ступали по мягкой траве неслышно, как по ковровому ворсу, влекли к себе прозрачно-лиловые дали и синие горы, голубело небо, такое глубокое, что смотреть в него, как в бездну, было страшно. Повсюду паслись табуны и стада, у одиноких юрт мирно курились дымки, резвились длинноногие, с короткими кудрявыми гривами жеребята, вдали тенью от облака проносились по степи стайки дзеренов… Пастухи, увидев всадников, не убегали, не прятались, как в былые времена. Им нечего было опасаться.

Ночевали, как он хотел, под открытым небом. Жарили на углях мясо дзеренов и молодых барашков. Все было, как он того хотел. Почти все…

Джэлмэ и Боорчу стали другими, он не находил в них того, что ценил в молодости. И вечерние разговоры у огня понемногу лишились душевности, он часто раздражался, но подавлял раздражение, надеясь, что Джэлмэ и Боорчу распахнут свои души. Однако проходил день за днем, а друзья не приближались к нему. Он стал замечать, что они не сговариваясь всегда вдвоем, о чем бы ни зашел разговор, один поддерживает другого. Поездка стала тяготить его. Все чаще он угрюмо смотрел на буйство красок цветущей степи, мял в кулаке седую бороду и пытался понять, почему же друзья перестали быть друзьями.

— Джэлмэ, в давние годы я дал слово твоему отцу, кузнецу Джарчиудаю, принести мир и покой в степи, сделать людей счастливыми… Посмотри на юрты пастухов. Я сдержал свое слово.

Джэлмэ промолчал, и это могло означать только одно: он с ним не согласен. Таким стал Джэлмэ… Когда не согласен, слова не вытянешь.

— Разве не так?

— Хан, лучше не будем говорить об этом.

Джэлмэ смотрел перед собой насупленно, к хану не повернул головы. А Боорчу свесился с седла, сорвал клочок травы с мелкими бледно-розовыми цветочками, поднес к носу.

— Как пахнет! Мы были во многих землях, но такой пахучей травы я нигде не встречал. Ты, хан, замечал, что такой травы нет нигде?

— Я ходил в чужие земли не траву нюхать. Мне некогда было смотреть под ноги! — То, что Боорчу отводит разговор в сторону, усилило недовольство. С хмурой настойчивостью спросил у Джэлмэ:

— Разве я не сделал того, что замыслил в молодости?

— Сделал, хан… Племена не истребляют друг друга, грабители не отгоняют скот… — Джэлмэ посмотрел на темнеющую вдали юрту. — Может быть, подвернем? Свежего кумысу попьем.

Их встретила звонким лаем лохматая собачонка. Из юрты вышли кривоногий старик и пожилая женщина в стоптанных чаруках. Старик узнал хана, рухнул на колени, дернул женщину за подол засаленного халата, что-то сказал, и она тоже стала на колени, не отводя от хана испуганного взгляда.