Владимир Успенский - Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине

Жена ни о чем не расспрашивала Михаила Ивановича. Знала: что можно - муж сам скажет. Пока он умывался, она быстро и бесшумно собирала на стол.

Было время - Екатерина Ивановна волновалась, когда муж не приходил на ночь или вообще не появлялся несколько суток. И о нем тревожилась, и всякие нехорошие мысли лезли в голову. Но за долгие годы притерпелась, привыкла. Конечно, она и теперь переживала за него, однако научилась скрывать это, научилась верить и ждать.

Он поцеловал ее теплую, сохранившую девичью нежность щеку, сказал шепотом:

- Спасибо тебе!

- За что? - не поняла Екатерина Ивановна.

Он не ответил, засмеялся тихонько и на цыпочках прошел в комнату, где спали дети. Лида разметалась под простыней - жарко. Юля, наоборот, свернулась калачиком, лежит на правом боку, сунув под щеку ладошки. Губы приоткрыты, выражение такое, будто вот-вот засмеется. Наверно, что-то очень хорошее снится ей...

А как живется его мальчишкам в деревне у бабушки? Давным-давно не видел он Валерьяна и Сашу. Сюда бы их взять, да уж больно время тревожное. И голодно... Девочек тоже надо в деревню...

Поборов искушение поцеловать спавших детей - не хотелось раньше времени будить их, - Михаил Иванович вернулся к жене. На столе уже исходила паром тарелка с гречневой кашей: в углублении таял крохотный желтоватый кусочек масла.

- До чего вкусно! - сказал он. - По запаху чувствую!

- Ешь, пока горячая, - Екатерина Ивановна села рядом, участливо глядя в лицо. - Когда ложку-то в руках держал?

- Когда? - он задумался. - Кажется, вчера утром... Или позавчера? Но чай пью регулярно.

- Горе ты мое, - вздохнула она. - А еще власть называется. О самом простом для себя позаботиться не умеешь.

- Не до этого сейчас. Новости, Катюша, очень серьезные. Помнишь, прошлый раз я говорил тебе про ленинскую резолюцию?

- Еще бы такое не помнить!

- Обсуждали сегодня, - понизил он голос. - И приняли окончательное решение.

- Когда? - чуть вздрогнула Екатерина Ивановна. - Когда начало?

- В самые ближайшие дни.

- С оружием, значит?

- А как же иначе? В полную силу действовать надо.

- О господи, Миша! Сама ведь когда-то листовки носила, а с оружием не могу представить, как это вы... Про тебя вся деревня твоя знает, что ты крови боишься, курице голову ни разу не отрубил...

- Без сопротивления они нам не уступят.

- Я понимаю, но все равно страшно.

- Когда для себя - страшно. А ведь мы для людей, тут уж о себе не думаешь.

- А если неудача? Что они с тобой сделают? И с нами?

- Срыва не должно быть. Массы накалены, массы ждут действия. Или теперь, или никогда. Понимаешь? - Ласково посмотрел он на жену: - Раньше ты не жалела, что пошла со мной.

- И теперь не жалею. Только боюсь. И обидно мне. Ведь я помощницей у тебя была, а теперь дом, дети... Другая Катя теперь рядом с тобой.

- Но я не могу подставлять тебя под удар. Дети - самое главное, что у нас есть. Арестуют тебя - куда их? В сиротский приют? Нет-нет, разве так можно? Ты дома делаешь все за двоих, и за себя и за меня. А я за тебя - там...

- Ладно уж, - успокаивая его, улыбнулась она. - Иди отдыхай. Когда разбудить-то?

- В двенадцать, - сказал Михаил Иванович. - Даже в половине двенадцатого. Мне до завода нужно еще в ЦК успеть.

Он уснул мгновенно, едва коснувшись подушки. Екатерина Ивановна села возле него, всматриваясь в серое от усталости дорогое лицо. Мужчины обычно начинают седеть с висков. А у Михаила светлые пряди появились сперва в бороде и в усах. Теперь их заметно прибавилось.

Давно ли совсем молодым было это лицо? Волосы длинные, густые, аккуратно зачесанные назад. Что тогда особенно нравилось ей? Высокий лоб, добрые ясные глаза. Пиджак на нем был черный, рубашка-косоворотка тоже черная с белыми пуговицами. Ему в ту пору исполнилось тридцать, это Татьяна Словатинская сказала, а сама Катя и не догадалась бы, что он «разменял» четвертый десяток.

Так получилось: сначала она услышала о нём, а увидела лишь много дней спустя. И все благодаря Татьяне, которая многое сделала в их судьбе.

В начале первой революции Катя вместе со всей своей семьей жила в Нарве, работала на Балтийской мануфактуре. Совсем еще молодая была, задорная, энергичная. Принимала участие в забастовке ткачей. Полиция взяла ее на заметку.

Когда начались аресты забастовщиков, товарищи предупредили Катю: надо уехать. Дали ей явку в Петербурге. Быстро собрала Катя свои немудреные пожитки и вместе с сестрой села на пароход.

В большом шумном городе она растерялась немного. С трудом разыскала квартиру в Забалканском переулке. На звонок вышла элегантная дама, вероятно, собравшаяся погулять. Широкополая шляпа, длинное пальто с двумя рядами пуговиц. Лицо чистое, красивое, одухотворенное и, сначала показалось, даже надменное.