Джин Уэбстер - Загадка «Четырех Прудов»

– То, что призрак стащил курицу вчера вечером, довольно необычно, не правда ли?

– Похоже, у призраков, как и у людей, свои шутки, – только и сказал Соломон.

За завтраком я пересказал то, что видел прошлой ночью, но, к моему возмущению, и Рэднор, и мой дядя восприняли это спокойно.

– Моисей – всего лишь бедный придурковатый парень, но честнейший человек, – заявил полковник, – и я не позволю делать из него злодея ради твоего развлечения.

– Возможно, он и честный, – настаивал я, – но все-таки он знает, что сталось с той курицей! Более того, если вы осмотрите дом, то обнаружите и другие пропажи.

Полковник добродушно рассмеялся.

– Если то, что Моисей шатается по ночам, вызывает твои подозрения, тебе придется привыкнуть к подозрениям, ибо они останутся с тобой до конца твоего пребывания. Я знаю случай, когда Моисей ночевал в лесу из-за того что бегал три ночи напролет, – в нем столько же звериного, сколько человеческого; но это ручной зверь, и тебе не стоит его бояться. Если бы ты последовал за ним и его свертком прошлой ночью, то я думаю, что ты совершил бы чрезвычайно странное открытие. У него есть свои собственные маленькие развлечения, которые не вполне соответствуют нашим, но ввиду того, что он никому не причиняет вреда, какой смысл беспокоиться? Я знаю Моисея лет тридцать, и ни разу на моей памяти он не сделал зла ни одному человеческому существу. Такое можно сказать далеко не о каждом белом.

Я не стал продолжать разговор с полковником, однако позже я предложил Рэду продолжить наше расследование. Он засмеялся точь-в-точь как его отец. Если мы начнем изучать все фантазии, которые приходят в голову неграм, то у нас будет дел по горло, был его ответ. Я оставил эту тему до поры до времени, будучи тем не менее убежден, что Моисей и привидение тесно связаны друг с другом, и решил в дальнейшем присматривать за ним, во всяком случае, в той мере, в какой возможно присматривать за таким скользким типом.

Во исполнение этого замысла, я в первое же утро воспользовался тем, что Рэд и его отец были заняты с хирургом-ветеринаром, который пришел лечить больного жеребенка, и прогулялся по направлению к заброшенным хижинам.

Это был сырой, по виду малярийный, участок, хотя, очень возможно, что в прежние времена, когда земля была осушена, он был довольно пригодным для здорового обитания. Прямо перед хижинами в низине располагался самый большой из четырех прудов, давших плантации ее имя. Остальные три пруда, расположенные на верхних пастбищах, использовали для водопоя скота, содержали в чистоте и не позволяли растениям в них обитать. Но нижнему пруду, заброшенному подобно хижинам, было дозволено выходить из берегов, пока, наконец, тростник и водяные лилии не окружили его плотным кольцом. Пышно разросшиеся ивы склонялись над водой и почти заслоняли солнечный свет.

Над этим прудом двумя рядами растянулись хижины, расположившиеся у подножия склона, на котором стоял «большой дом». На мой взгляд, их было не меньше дюжины, сложенных из бревен и состоящих по большей части из одной большой комнаты, хотя у некоторых имелись чердак и грубая пристройка с односкатной крышей с тыльной стороны. Между рядами проходила ведущая к центру усадьбы, окаймленная лавровыми деревьями тропинка; учитывая то, что деревья не подстригали уже много лет, они давали довольно густую тень. Прибавьте к этому, что одна-две крыши провалились вовнутрь, на нескольких дверях не было петель, во всех двенадцати хижинах не имелось ни единого оконного стекла, и вы легко поймете, отчего это место породило столь мрачные фантазии. Я удивился тому, что полковник не снес домики, – они не служили воспоминанием о минувших днях, которые сам я желал бы сохранить.

На влажной земле, где тень была наиболее густой, отчетливо проступали отпечатки ног (некоторые были оставлены босыми ногами, другие – ботинками), однако я шел по ним не больше одного ярда, не будучи уверенным, что это не наши собственные следы с прошлой ночи. Я заглянул в каждую хижину, но не нашел в их наружности ничего подозрительного. Конечно, я не вскарабкался ни на один из полудюжины чердаков, поскольку лестниц не было, и поблизости – ни намека на приставную лестницу. Однако открытые люки, которые на них вели, были так густо затянуты паутиной и грязью, что казалось невероятным, чтобы за все эти годы кто-нибудь сквозь них пролез. Не обнаружив признаков обитания, будь то человеческого, или потустороннего, я, наконец, повернул к дому, философски пожав плечами и подумав, что ночные причуды Моисея-Кошачьего-Глаза – не моего ума дело.