Кэтлин Кент - Дочь колдуньи

Общаться с Маргарет было все равно что попасть внутрь фонаря — там всегда тепло, а все надоедливые насекомые остаются снаружи. Я старалась не удивляться тому, что иногда она задирала голову и, глядя куда-то на верхушки деревьев, говорила: «Да. Я так и сделаю». Или выкапывала ямки в снегу и, прижавшись ухом к земле, слушала музыку, которую только она и слышала. Мне не казалось это странным, потому что она была милой и считала меня своей. А я считала своей ее.

Однажды, когда мне было пять лет, моя мать вырастила большой урожай ранних тыкв. Выросло больше, чем можно было сохранить без порчи. Мы нарезали тыквы мелкими кусочками, солили и скармливали корове. В течение нескольких дней корова давала молоко желто-оранжевого цвета. На вкус оно было таким сладким, будто кто-то добавил мед в подойник. Я чувствовала себя в семье кузины точно так же: сладость и соль в их характерах влияли на мой, который становился менее подозрительным и колючим.

Мы с кузиной делали все вместе. Если одной давали поручение, другая искала предлог присоединиться к работе. Часто дядя говорил с большим удовольствием: «А вот и мои двойняшки». Мы с Маргарет переглядывались и хохотали — одна с черными волосами и молочно-белой кожей и другая с огненно-рыжей шевелюрой и веснушками. Мы разлучались только по воскресеньям, когда дядя с семьей отправлялся в молитвенный дом. Мы с Ханной не могли поехать со всеми. Предполагалось, что мы в Андовере умираем от оспы. Мы с сестрой сидели взаперти, скучали и жадно смотрели на дорогу, ожидая, когда же Тутейкеры наконец вернутся.

В ту зиму выпало много снега. Часто метель в считаные часы заносила снегом и дом, и амбар. Каждое утро до рассвета мы расчищали проход к амбару лопатами или мисками, а иногда и голыми руками. После того как дорожка была расчищена, мы с Маргарет, взявшись за руки, шли за водой к ручью, протекавшему у самого дома. По берегам ручья сугробы были высокими, по пояс, и, если мы падали в снег, одежда промокала до нитки. Пока мы пробивали прорубь во льду, чтобы достать воды, мои руки покрывались волдырями. Но как бы мы ни старались и какой бы широкой ни получалась полынья, на следующий день ручей снова сковывал лед. Маргарет всегда надевала варежки, чтобы защитить свои руки от снега, и я с содроганием вкладывала свою мозолистую руку в ее безупречно гладкую ладонь. Я смотрела на свои руки, и мне становилось стыдно, что они такие грубые, что кожа вокруг суставов покраснела и потрескалась. А она, поцеловав каждый ноготок, прятала мои руки в свои варежки и принималась весело напевать странную песенку: «Я — это ты, а ты — это я, и вновь я — это ты, подруга моя».

Когда пьешь воду из ручья — это все равно что пробовать откусить кусок от металлического предмета, долго пролежавшего в снегу. Если пить слишком быстро, заломит затылок. Принеся воду в дом, мы вместе с Генри водили к ручью скотину по очереди. Боюсь, животные не успевали утолить жажду, поскольку мы поскорее загоняли их в амбар, чтобы не отморозить руки и ноги.

В семье Маргарет скота было больше, чем у нас. Амбар был небольшой, но построен крепко. В строительстве помогал старший сын Аллен. Аллен еще не обзавелся собственной фермой, но жил и работал в северной части Андовера, в доме своего друга Тимоти Свона. Он часто приходил на поле отца помочь во время сева и сбора урожая, а потом получал свою долю. Именно к Аллену в свое время отойдет дядина ферма. В амбаре жили: дойная корова, два вола, огромная свинья с раздутым животом, которая должна была в скором времени принести приплод, три курицы и петух.

Кроме того, у дяди был большой чалый мерин, которого использовали только для езды верхом. Дядя говорил, что животное слишком хорошей породы, чтобы запрягать его в повозку. В обязанности Генри входило чистить и смазывать маслом отцовское седло. Однажды он показал мне место прямо под передней лукой седла, где виднелись насечки, сделанные острым ножом. Их было не менее полудюжины. Шепотом Генри поведал мне, что насечки означают число индейцев, которых отец убил собственными руками во время войны короля Филиппа. Он погладил небольшие выемки на коже седла и хвастливо сообщил:

— Когда-нибудь это седло станет моим, и мне еще не будет двадцати, когда на передней луке появится еще дюжина насечек.

Я сощурила глаза и стала гадать, как он убьет такое количество людей, не отличаясь ни особенной силой, ни чрезмерной храбростью. Возможно, как в случае со мной и Ханной, он станет нападать на них из засады.