Кэтлин Кент - Дочь колдуньи

Я сделала шаг, потом другой. И так потихоньку мы двигались вслед за отцом, который явился, чтобы забрать нас из Салема навсегда. С каждым следующим шагом я думала о смелости, с какой моя мать вела себя на суде. С каждым следующим шагом я думала о ее верности правде, даже когда ей грозила виселица. С каждым следующим шагом я думала о ее гордости, силе и любви.

И с каждым следующим шагом я думала о том, что я дочь своей матери… дочь своей матери…

Вскоре после того, как отец забрал нас домой, он отвел нас на то место, где похоронил мать. Могила была выкопана южнее Ковшового луга, в долине Гиббета, куда в детстве мать часто приходила с сестрой. На том самом лугу, куда она привела меня минувшей весной, неподалеку от одинокого вяза, под которым мы зарыли красную книгу. О книге отец знать не мог. Просто это было единственное место, где мать могла отдохнуть от своих забот. Мы положили веточки позднего розмарина вокруг пирамиды из камней, которой он отметил ее могилу. Было тихое утро, дул слабый ветерок, тихо падали листья, выполняя свое последнее предназначение — устлать землю до первых заморозков. Птицы не пели, косяков диких гусей и голубей не было видно в небе, ибо они уже улетели в теплые края. Я встала на колени и прижалась ухом к пирамиде, прислушиваясь к скрипу камней.

Вспомнилось, как я когда-то гадала, какую песню будут петь материнские косточки. Тогда мне казалось, их песня будет похожа на шум буйных волн. Я знала, что даже внутри хрупких океанских раковин скрывается рев прибоя. Но я услышала только тихий шорох и странное посвистывание. Так на свет пробивается полевая фиалка сквозь схваченную первыми морозами землю.

Какое-то время мы жили в Андовере. Работали на ферме, и отец всегда был рядом. Он был по-прежнему сдержан, но нежен с нами. Он лечил наши раны и душевные расстройства, успокаивал ночные кошмары, пока мы полностью не оправились. Соседи нам не докучали. Подозрительность и страх, которые продолжали испытывать к нам люди, сыграли нам на пользу. При обмене товарами мы всегда получали лучшее, а сразу после нашего освобождения люди даже оставляли у нас на пороге что-нибудь из продуктов и одежды. Мы точно не знали, кто делал нам эти подарки, так как их клали под покровом ночи. Наш пес сдох, и предупредить о приближении незнакомцев было некому.

Однажды из Хейверилла приехал нас навестить доктор Эймс, и, хотя отец тепло поблагодарил его, было видно, что добрый доктор разочарован столь краткой беседой. Не было обмена умными мыслями, не было горячего спора о добре и зле. Поговорили лишь об особенностях времен года и о поголовье домашнего скота. После затянувшейся паузы отец попрощался с гостем, оставив его с нами во дворе, и отправился работать в поле. После смерти своего отца доктор Натаниель Эймс переехал с женой и детьми в Бостон и провел остаток своих дней, обращаясь с петициями к монаршей власти и судам Массачусетса о реформировании королевских тюрем в колониях.

Тетушку и кузину выпустят из тюрьмы лишь в феврале 1693 года. В январе судебные заседатели сочтут их невиновными, но Аллен сможет заплатить за их освобождение не сразу, а только после продажи отцовского коня Буцефала. Тетю и Маргарет везли домой в Биллерику на телеге, но, поскольку ехали они по Ипсвичской дороге, проходящей севернее нашего дома, мимо нас они не проехали. Аллен унаследует отцовскую ферму и будет управлять ею экономно и прозорливо. Отец просил разрешить мне видеться с Маргарет, но Аллен был неумолим, каждый раз отвечая твердокаменным и злобным отказом.

К маю всех пятьдесят шесть осужденных в ведовстве узников признали невиновными и отпустили на свободу. Пройдут месяцы и даже годы, прежде чем затянутся раны, нанесенные заточением, и горожане станут приветствовать нас слабым кивком головы. Раны эти, однако, окажутся слишком большими и глубокими, чтобы полностью закрыться без должного лечения. Через пять лет после судов над ведьмами один салемский судья и двенадцать присяжных заседателей принесут официальные извинения за то, что участвовали в убийстве невинных. В 1706 году Энн Путнам, младшая, единственная из салемских обвинительниц, встала перед собравшимися в деревенском молитвенном доме и прилюдно отреклась от содеянного. В свое оправдание, правда, она сказала, что действовала не по своей воле, а по наущению дьявола. Она умрет в возрасте тридцати пяти лет, одинокой старой девой, измученная являющимися ей во сне салемскими жертвами.