Степан Злобин - Степан Разин

– Где же взять сил для такой работы? – возразил воевода.

– Стрельцов и солдат поставить, согнать горожан, – сказал Бутлер. – Боярин выдал солдатам денег. Солдаты спокойны.

Прозоровский неуверенно поглядел на него.

– Да, да! – подтвердил Бутлер. – Я знаю солдат. Они совсем успокоились.

– Мыслишь, что так? Ну, божья воля! Сейчас призовем начальных людей.

Воевода позвал к себе полуголов и сотников. Вызвал уличных старост, сотских, десятских. Велел всем городом идти по стенам на городовые работы.

Начальные люди ушли, но Бутлер все еще мялся.

– Что скажешь, Давыд? – спросил его Прозоровский.

– Мои люди ушли из города нынче ночью, – сказал Бутлер.

– Куда? Как ушли? – не понял его воевода.

– Покинули город совсем... Я не знаю... Они...

Прозоровский почувствовал, как бросилась к вискам кровь, но сдержался и сохранил молчание, чтобы не показать, что взволнован.

– Воевода и князь! Я клянусь, что они не ушли к казакам. Они просто сбежали, как трусы...

– Да-да... просто трусы... – сказал Прозоровский.

Он верил в своих иноземцев. Под внешней личиной вежливости, под болтовней о рыцарстве он не сумел разглядеть в них простых наемников, которые бросят его при первой грозе.

– Клянусь, что они не ушли к казакам, – повторил Бутлер.

– Зачем же им к казакам! – согласился с ним воевода. – Ну что ж, мы без них... Немцы – немцы и есть!.. Цепные собаки... А цепь – серебро. Что им царская служба? Наемная рать!.. Не все ли равно им, кому служить, кому изменить, – про себя бормотал воевода. Он словно случайно взглянул на Бутлера и только теперь заметил его. – А ты почему не ушел? – спросил он.

– Князь! Во мне благородное сердце! Я рыцарь! – воскликнул Бутлер.

– И тебя обманули?! Сбежали и бросили! Так? – спросил Прозоровский.

– Князь, я сам...

– Буде врать! – прервал Прозоровский. – Ну что же, теперь уж тебе одному не бежать – пропадешь... Нынче ночью стрельцы убили двоих полковников. Ты теперь будешь полковник. Иди, – отпустил Прозоровский. – Минует мятеж – и напишу о тебе государю, что ты не ушел, не покинул меня в беде...

– Я, князь воевода... – воскликнул Бутлер, прижав руку к сердцу.

– Уж ладно, иди, коль попался... Стой крепко. Авось отобьемся.

– Князь воевода! – несмело сказал Бутлер.

Прозоровский взглянул на него.

– Ты все не ушел? – спросил он с нетерпением.

– Князь боярин! Я мыслю, что нужно простить тех стрельцов, что сошли к казакам. Объяви, что простил их вины, и они, как река, потекут в городские ворота. Ведь семьи у них!..

Воевода мотнул головой.

– Не пущу. Сегодня войдут в ворота, а завтра их вору отворят. Измену с собой принесут... Не пущу! Ты иди...

Бутлер вышел. Воевода остался один, угнетенный, подавленный.

– Тараканы! – сказал он. – Почуют пожар и бегут!.. Наемная рать!.. Лыцари тоже!..

Надо было подняться, выехать на стены вместе с начальниками ратных людей. Но, подавленный всеми событиями, ночным мятежом стрельцов, пленением Львова, воевода сидел недвижно... Слегка приоткрыв окно, он наблюдал из Приказной палаты жизнь города. Прозоровский видел, как стрельцы и посадские сотнями сходятся на работы к стенам, как по улицам проезжают воза со смолой и камнями, изредка скачут десятками в распахнутых бурках Михайлины «звери-черти»...

Митрополичий сын боярский { Прим. стр. 126 } Стремин-Коровин подъехал к крыльцу Приказной палаты, взбежал на крыльцо.

– Боярин и воевода, владыка преосвященный Иосиф прислал меня. Спрошает владыка: гоже ли будет ров с его огородов прокопати да воду спустить из пруда к городским стенам?

Митрополичий пруд был глубок – запасами его воды можно было пополнить обсохший и обмелевший ров возле стен.

– Гоже, гоже! – воскликнул боярин, почувствовав вдруг, что весь город готовится к битве, кроме него одного. Его охватил стыд за свое бездействие. Он вскочил. – Спроси-ка, Василий, владыку, сколько людей ему надобно для такого дела.

– Нисколь нам не надо, боярин Иван Семеныч. Мы сами. Монахи взялись, копают.

– Скажи, я приеду глядеть...

Сын боярский уехал. Но воевода не выехал вслед за ним. Он остался опять в своем кресле.

«Пожалуй, Михайла был все-таки прав, – раздумывал воевода. – Смирил ведь стрельцов! Ишь, идут, ишь, идут!.. И лопаты несут, топоры. И с возами едут. Без всякого шуму».

Дьяк доложил, что персидский посол собрал у своих купцов деньги. Деньги были московского образца. Хотя в Астрахани ходили и талеры, и туманы, и марки, но воевода предпочитал заплатить стрельцам русскими, чтобы они не знали, что деньги взяты у чужеземцев. Он велел выплачивать жалованье тем из стрельцов, кому не хватило утром.