Степан Злобин - Степан Разин

Боярщина подошла к концу. Кроме боярских земель, были вспаханы прошлогодние земли беглецов, распахана и засеяна новина, раскорчеванная Михайлой. Крестьяне ждали, что приедет Одоевский, осмотрит работу, скажет спасибо и разрешит выходить на свои работы. Но вместо этого Никонка объявил – поутру выходить к дороге с сохами, захватив с собой косы...

– Что еще там затеял князь, сучье вымя?! – ворчали крестьяне. – С косами выдумал! Что за покосы в такую пору, и трава-то еще не взросла! Когда же свое допахивать станем?

Поутру, когда собрались у дороги, Никонка вышел и сказал, что приедет «сам». И вот на дороге явился Одоевский в сопровождении толпы холопов и слуг.

– Как же, братцы, такое у вас воровство учинилось! – воскликнул Одоевский с укором. – Целые два десятка крестьянишек в лес убежали. Свое озимое позасеяли, да и прочь! Вам, миру, лишни труды на боярщине ныне за них!

– Да мы, князюшка батюшка, все и без них покончили! Какие еще труды?! – отозвались крестьяне.

– А труды таковы: мне ржи не надобно больше. Кто убежал, на того полях я конопли стану сеять. Надо пашню пахать.

– Там ведь озими, батюшка князь! Рожь у них поднялася!

– Мне ржи не надобно больше! – повторил князь Федор. – Зеленя покосить для скота, свезете ко мне во двор, а землю вспахать, и льны да конопли станете сеять...

Крестьяне никак не могли понять. Думали, что послышалось. Одоевский в третий раз повторил, что на покинутой беглецами земле решил зеленя покосить и посеять заново льны.

– Да что ты, боярич! Как же порушить-то хлебную ниву! Ить рожь-то какая! Ить хле-еб!.. – заговорили крестьяне. – Да беглый не беглый, а как их семейки без хлеба станут?! Семейки-то дома!..

– Смилуйся, батюшка князь! Федор Никитич, голубь! – взмолилась Христоня, жена одного из беглых, усердно работавшая на боярщине вместе с другими. – Робята у нас остались! – закричала она, когда наконец поняла, чего хочет Одоевский.

– И мы-то не звери – хлебную ниву на всходе ломать! И бог нам такого греха во веки веков не простит! – откликнулся дед Гаврила, стоявший ближе других, чтобы лучше слышать, и державший ладонь возле уха.

Но Одоевский был непреклонен. Он заметил, что Михайла Харитонов ни разу не подал голоса вместе с другими в защиту полей, покинутых беглецами.

– Мишанька! – позвал князь.

Богатырь верводел, все время угрюмо молчавший, с косой на плече шагнул из толпы.

– Ступай-ка косить зеленя! – сказал князь.

Михайла молчал и не сдвинулся с места.

– Кому говорю! – грозно воскликнул Одоевский.

– Глупое слово ты молвил, князь, и слушать-то тошно! – спокойно ответил Михайла. – Кто ж хлебную ниву без времени косит?! Гляди, поднялась какова! Что добра-то губить!

– Не пойдешь? – с угрозой спросил Одоевский.

– Не пойду.

– Снова к бате в Москву захотел?!

– Не стращай-ка, боярич. Ить я-то не полохливый! – усмехнулся Михайла.

Одоевский рассвирепел. Левый глаз его убежал в сторону, кося на злосчастные зеленя, правый в бешенстве озирал безмолвную и непокорную толпу крестьян... Он обернулся к холопам, целый десяток которых верхом на конях ждал только его приказаний.

– А ну, бери у них косы, робята!

Те соскочили с седел, гурьбою пошли к крестьянам. Сам Никонка подошел к Харитонову, уверенно взялся за косовье:

– Давай сюды косу.

Михайла не выпустил косовища из рук.

– Я те дам вот! Возми-ка свою! – отозвался он.

Другие крестьяне плотнее сошлись, сжали косы в руках, было видно, что не сдадутся без драки. Этого не бывало во владениях Одоевского, и князь Федор не хотел до этого допустить... Приказчик рванул косу крепче из рук Харитонова.

– Ты слышь, Никон, отстань. Резану ведь косой – пополам, как стеблину, подрежу! – угрозно сказал Михайла.

– Сам слышал, ведь князь велел, дура! – попробовал уговорить приказчик.

– Велел – бери дома, меня не задорь! Отойди от греха! – строго сказал Михайла, и ноздри его шевельнулись.

Никонка вопросительно оглянулся на князя.

– А ну его к черту! Бери у других, – сдался Одоевский.

Приказчик шагнул к толпе, вслед за ним осмелились и остальные княжьи слуги.

– Не дава-ай! – неожиданно загремел Харитонов.

Никто никогда еще не слыхал от него такого неистового окрика.

– Не давай! – надтреснутым голосом крикнул за ним дед Гаврила.

– Не давай! – подхватили вокруг голоса крестьян.

– Пошли прочь, не то наполы всех посечем, окаянных! – вскричал без страха сухой, черномазый Пантюха, угрожающе поднимая косу.