Степан Злобин - Степан Разин

С полутора сотнями казаков Наумов решился бы брать приступом город, если бы не забота о сбереженье раненого атамана.

– В Астрахани, может, вот так же! – сказал Прокоп, когда они двинулись дальше, оставив Саратов. – А Дон-то, Наумыч, уж Дон! Тихий Дон – родной дом, а тут, глянь, стрельцы да посадские – не казаки.

Наумов смолчал, но его встревожила эта мысль: а ну, если в самом деле сойдут они на низовья – и Астрахань встретит их такой же недружбой... Идти тогда верст семьсот в верховья с раненым батькою, да еще на челне, не дай бог – ледостав, и Волга замерзнет... Тогда везти его на санях по степям...

Камышин они миновали, не заходя. В царицынские ворота впустили их после долгих расспросов. Наумов рассказывал здесь, что всюду у Разина победы и одоления, что города им приходят в покорность, что из-под самой Москвы к ним идут ходоки, а уезды везде восстают при их приближении. Он говорил и ждал, что вот-вот царицынские осадят его и раскроют его враки. Но царицынский атаман сказал, что на Дон, еще нет тому суток, промчались гонцы с вестями о взятии разинскими атаманами Козьмодемьянска, Темникова, Нижнего Ломова, Пензы, о восстаниях в Мурашкине, в Павлове, в Кадоме и о сборах под Нижний Новгород...

Известия о победах взволновали Наумова еще больше.

– Чего же мы с тобой натворили, Прокоп?! Не будет прощения нам от Степана!.. Куды от войска?! Куды ж мы его увезли? Ведь повсюду победы!.. Народ воевод побивает, а мы... убежали!..

– Брось, Наумыч! Убит – то беда, а убежал – воротиться можно!.. Свезем атамана к его казачке, да сами и в сечу... Степан Тимофеевич сказывал: зимовать в Казани. Он и сам возвернется туда... с новым войском, – успокаивал Наумова Прокоп Горюнов.

– Стало, на Дон... Очнулся бы батька на миг. Сказать бы ему, что такие победы, – от радости он оживел бы. Крикнуть, что ли, ему?

Наумов припал к самому уху Степана.

– Батька! Батька! Победа! Пенза взята! Кадом взят! Мурашкино, Темники, батька! – кричал Наумов.

Но Разин лежал без сознания. Только жилка на лбу его билась робким, едва заметным биением. Не дрогнули даже веки.

– Довезем ли живого, Прокоп? – всполохнулся Наумов. – Вишь, и радость его не может взбудить... Неужто помрет?..

– А слышь-ко, Наумыч, не мешкай ты тут. В Черкасске есть лекарь добрый, Мироха Черкашенин. Я поскачу за ним, привезу его в Кагальницкий город, и ты с атаманом как раз прибудешь. А я полечу, как стрела... Пока жив, отходить человека можно, а мертвых назад ворочать – один лекарь был, да распяли его окаянные нехристи в злобе, – сказал Горюнов.

– Скачи, – согласился Наумов.

Долететь скорей до Корнилы, собрать незаметно станицу и грянуть наперерез из засады... Только бы весть не дошла прежде времени в Кагальник. Прокопу представилось, как сотни три понизовских казаков идут за ним, как нападают они из засады, вяжут Наумова и забирают Степана и как он, Прокоп, въезжает в Москву верхом на коне, разодетый, как вся донская старшина, в кармазинный алый кафтан и в шелковистой косматой папахе с золотым галуном на донце...

– Я поеду, Наумыч! – внезапно возвысил голос молчаливый все эти дни Никита Петух. – Прокоп пусть с тобой остается. Вдруг падучка его прихватит в степи: сам загинет и лекаря не привезет! А я доскачу как вихорь!..

Никита сказал это с таким жаром, что Прокоп растерялся. Он в удивлении взглянул на Никиту, который смотрел с вызовом прямо ему в глаза.

"Так вот оно что! – решил Прокоп. Он наконец-то понял Никиту. – Он хочет живьем захватить их обоих да выдать черкасской старшине... На Волге дворянам отдать убоялся, а тут – казакам. Чести больше: хоть молод, а мыслит о войске!..

Сказать ему, чтоб он перво из первых к Корнею спешил, али сам сдогадается, что ли?!"

– Ну что же, Никита, лети, добывай Митроху, – согласился Наумов.

И Никита помчался в Черкасск.

Не говоря ничего Прокопу, он был уже убежден, что Прокоп враг Разина, – иначе ему незачем было подсказывать Никите, что Марья и есть атаманова полюбовница!

Если Прокоп поскачет в Черкасск, то и быть беде: не за лекарем он поедет, он сам приведет старшинских, чтобы сгубить атамана, – так размышлял Никита, когда предложил поехать вместо Прокопа.

«А мне-то к чему голову атамана спасать! За какие ко мне его милости? – спрашивал Никита себя. – А за ту его милость, что он для всего народа себя не жалеет – не об себе печется, о мире. За то его и жалеть!..»

Никита гнал от себя черную мысль о том, что Степан у него отнял Марью, но сами собою лезли в голову думы, что не зря велел Разин ему оставаться в Астрахани: «Знал, окаянный, что венчана Машка со мною. Мне велел на глаза не пасть, а Машку с собой заманил!..»