Канта Ибрагимов - Учитель истории

Хотел Малхаз об этом сне поведать Безингеру, да тот ни через день, ни через два не появился, только звонил. А когда, наконец, появился, Шамсадов был очень зол, начал с другого.

— Вы что, меня в рабстве держите? Дайте хоть матери позвонить!

— Боже! Какая ужасная терминология! И это двадцать первый век!

— Век, может, и двадцать первый, а нравы те же, — уже бесился Малхаз.

— Ну, не волнуйся, тебе нельзя, — теперь вновь очень заботлив Безингер. — Пойми, вокруг тебя все не просто. Может быть, еще сильнее скандал. Ты просто всего не знаешь — это политика… А мать твоя в курсе, что ты живой. Потерпи маленько, ведь ты не на острове — все у тебя есть.

— А остров есть? А Степаныч? — воскликнул Малхаз.

— Что? Кто? … Ах! Да, Андрюша замечательный парень, а отец, — без эмоций, — то ли погиб, то ли пропал — дальше с пафосом, — «при исполнении служебного долга, в наведении конституционного порядка и в борьбе с международным терроризмом».

— Это Вы путаете с Чечней.

— В данном случае — путаешься ты. А у нас в этом плане все четко.

— Да-а, четко, — подавленно выдавил Малхаз, и понурив голову. — Эх, Степаныч, Степаныч! А юнцы?!

— Ну, как говорится у русских — судьба… А ты не переживай, тебе нельзя… Вот, лучше почитай и подпиши эту бумагу.

— Хм, — злобно улыбнулся Шамсадов. — Правильно. Двадцать первый век! Донорское сердце. Может, у юнцов, что пропадают бесследно в Чечне?

— Глупости, не говори глупости! — замахал руками Безингер.

— Говорю, как есть! А мне мое сердце оставьте.

— На нем страшный рубец.

— Да, это рубец, это узел на память, на страшную память! — закричал в гневе Малхаз, аж задрожал, весь посинел и внезапно упал.

— Повторный инфаркт он не выдержит, — вбегая в комнату, кричал в тревоге лечащий врач.

— Я вас всех задушу! За что вам плачу! — орал Безингер.

До потери сознания напичкали Шамсадова уколами, вновь ставили капельницы… И вновь явилась она, сияющая Ана.

— О прошлом не забывай, но и не сожалей. А в настоящем думай только о будущем. Живи с улыбкой, с улыбкой живи! С чистым сердцем, доброй волей, с душой, — как и в тот раз, погладила она его грудь, голову.

И из виду исчезла, а из памяти — нет. С той ночи Малхаз, как в былые годы со своей широкой лучезарной улыбкой не расстается.

— Молодец, молодец, Малхаз, и врачи удивлены, — теперь все время рядом Безингер. — Пусть не донорскую, а операцию делать надо.

— Не надо, мое сердце теперь не болит, — всему миру улыбается Шамсадов.

А врачи шепчутся, не понимают. Под усиленной охраной повезли Шамсадова в Цюрих, в настоящую клинику, с супераппаратурой.

— Не может быть, твое сердце зарубцевалось, почти ничего не видно! — после осмотра воскликнул Безингер.

— Нервы стали в порядке, — констатируют врачи.

— Дайте позвонить маме, — с улыбкой просит Малхаз.

— Что там «позвонить», — Безингер тоже улыбается, но странно, по-своему. — На днях вылетим в Америку, и весь мир увидит тебя по телевизору. Станешь всемирно известным, будешь разоблачать Россию, ее зверства в Чечне, испытания на острове, и еще тебе подскажут.

— Никого я разоблачать не буду, — улыбка сошла с лица Шамсадова, — я гражданин России, и там живут мои мать, братья, жена, родственники и друзья. В своей драке сами разберемся.

— Ты что, с ума сошел? Ты знаешь, какая тебе уготована жизнь в Америке? … Только, что есть, скажи.

— Что было, что есть, и что будет? Там лучше меня знают, все расписано, как хотят — повернут, — и вновь улыбаясь. — А я в Чечню хочу, в свою школу, преподавать.

— Кому преподавать, там никто не учится!

— Не учатся — учителя нет. А мы должны знать свою историю, сохранять свою культуру, свой кавказский дух.

— Да, там война, варварство, дикость! Нет там культуры…

— Замолчите, — грубо перебил его Малхаз. — Уж, кто-кто, а Вы-то знаете, что даже тысячу лет назад там была культура на уровне Византии, и она еще будет!

— Малхаз, — наверное, искреннее сочувствие появилось на лице Безингера, — может, ты где-то и прав. Но в наше время губить себя в глухих горах, где не только света и дорог, но даже тишины от бомбежек нет — просто глупо… Ну, оставим политику, оставим бизнес. У тебя ведь дар, ты художник, ты осилишь любую науку.

— Наука, не считающаяся с традициями и историей, может породить только технократов. Таких несчастных людей, как Вы, которые, вроде бы имея все, не имеют главного — счастья, свободы, будущего.

— Малхаз, — насупился Безингер, — намекать на мою бездетность — как минимум — бестактность.