Борис Хотимский - Витязь на распутье

Не успел он дойти до двери, как оттуда навстречу показался политкомиссар Федор Иванов — на смуглом лице побелевший треугольник вздернутого носа.

— Товарищ Варейкис! Сюда, скорей!

Иосиф Михайлович вышел в зал, спросил недовольно:

— Ну, что опять?

Все поглядывали на Каучуковского, находившегося здесь же в зале. Тот смущенно признался:

— Да понимаете, товарищ Варейкис, этот контрик к нам выскочил, я и подумал, что неладно там у вас… Ну и приказал арестовать его…

— Поторопились, явно поторопились. — Иосиф Михайлович вздохнул укоризненно, затем кивнул на зажатого между латышскими стрелками молодого военного: — А этот кто?

— Да из той же компании, — охотно объяснили ему. — Решили задержать.

— Товарищ Варейкис! — взмолился задержанный. — Я адъютант главкома. Принес ему срочные телеграммы на подпись. Распорядитесь, чтобы мне вернули оружие.

— Сейчас разберемся. Давайте сюда телеграммы, я передам их главкому. А вы пока подождите здесь.

Иосиф Михайлович быстро проглядел телеграммы, тихо присвистнул от изумления, приказал не спускать глаз с адъютанта и вернулся в четвертую комнату.

По встретившим его напряженным взглядам понял, что играть дальше в прятки нет смысла. К окаменевшему главкому теперь вплотную придвинулись три увешанных оружием телохранителя. Рука самого Муравьева — на кобуре маузера.

— Товарищи! — решительно заявил Иосиф Михайлович, пройдя на свое председательское место, поближе к ящику с лимонкой. — Разрешите огласить тексты телеграмм главкома… Всем частям… В Лондон… В Париж… Вот так! Теперь вам ясно, что главком Муравьев перешел от слов к делу. Теперь вам понятно, почему был блокирован губисполком, почему арестованы наши товарищи. Теперь не может быть сомнений, что главком Муравьев не за революцию, как он уверяет, а против нее. Это не что иное, как бонапартистская попытка задушить революцию, опираясь на ею же порожденные силы. Это неслыханное предательство! Не обольщайтесь, Муравьев, — мы не за вас, мы против вас! Мы будем с вами бороться!

Муравьев, побледневший, молчал.

Его телохранители растерянно озирались. Раздался голос с места:

— Фракция левых эсеров требует объявить перерыв! Это наше право! Мы должны посовещаться.

Их здесь было большинство, левых эсеров.

— Хорошо, — неожиданно для них согласился председательствующий, не отрывая взгляда от Муравьева. — Объявляется перерыв в заседании.

Муравьев встал — правая рука на раскрытой кобуре маузера — и впился в председателя бешеными, ненавидящими глазами. Иосиф Михайлович тоже глядел в упор. Они уже играли однажды в такие вот «гляделки», еще при первой своей встрече в Харькове. Что ж, сейчас выяснится, чьи нервы крепче.

— Ну, мне тут больше делать нечего, — процедил наконец главком. — Все ясно! Пойду успокою отряды.

Он повернулся и, придерживая шашку, направился к закрытой двери — своим бравым солдатским шагом. Ать-два, ать-два… Телохранители — за ним, вплотную.

В незакрытом углу дверного стекла виднеется выжидающее лицо Медведя. Рука Муравьева снимается с кобуры и тянется к ручке двери… Пора! Иосиф Михайлович делает условное движение — лицо Медведя тотчас исчезает: сигнал принят!

Не успевает Муравьев взяться за ручку — дверь сама распахивается. Навстречу главкому — недобрые глаза, наставленные стволы, штыки.

— Вы арестованы!

— Ка-ак?! — Муравьев, отпрянув, мгновенно выхватывает маузер. — Провокация?!

Руку главкома с маузером успевает перехватить силач Медведь. Тогда другой своей рукой, свободной, Муравьев вмиг достает короткоствольный браунинг и открывает огонь. Кто-то вскрикивает. Несколько выстрелов раздаются одновременно, с обеих сторон, и тут же прекращаются.

Иосиф Михайлович видит, что Муравьев упал — поперек порога. Из-под коротко остриженной седоватой головы, огибая свалившуюся фуражку, выбегает и бесцельно торопится темный ручеек. Цвета вишневой наливки.

Трудно сказать, сколько длилось оцепенение. Только что — многоголосый шум, стрельба… и — тишина неживая.

Нагибались над лежащим в дверях, переглядывались потрясенные. Послышались первые голоса, все шепотом:

— Убит!

— Какого человека убили…

— Он бы все равно живым не дался…

Иосиф Михайлович взял себя в руки, выбежал в зал, минуя лежащего на пороге и стараясь не глядеть на прекративший свой бесцельный бег вишневый ручеек.