— А ты нас, дедушка, пустишь на Голгофу посмотреть, как будут Ирода распинать? — спросил Аристовул, ласкаясь. — Мы с раби Элеазаром...
— Замолчи ты, несносный мальчик! — перебила его мать. — Какое преступление совершил Ирод?
— Он их много совершил, голубка, — рассеянно отвечал Гиркан, глазами показывая своему любимцу: дескать, пущу на Голгофу.
— А я не пойду туда, дедушка, — конфиденциально шепнула на ухо деду Мариамма. — Я боюсь.
— Дети, я вас выгоню! — серьезно сказала Александра.
— Ну-ну, не сердись, голубка, они будут смирно сидеть, — успокаивал ее Гиркан. — Видишь ли, тебе известно, что когда Цезарь назначил Антипатра прокуратором Иудеи, то он, от себя уже и с моего разрешения, определил Фазаеля начальником Иерусалима и окрестностей, а этого разбойника, мальчишку Ирода, послал от себя наместником в Галилею. Ну, эти-то, Антипатр и Фазаель, ведут себя хорошо, слушаются меня, во всем исполняют мою волю... Сидите тише, козлята (это к детям, шепотом). Ну, так Антипатр даже, с моего согласия, разослал по Иудее повеление, в котором говорит, что иудеи, преданные первосвященнику Гиркану, будут жить счастливо и спокойно, наслаждаясь благами мира и своим благоприобретенным имуществом; но тот, кто даст обольстить себя мятежникам, тот найдет в нем, Антипатре, вместо заботливого друга — деспота, во мне же, в первосвященнике, вместо отца страны — тирана, а в римлянах и в Цезаре, вместо руководителей и друзей — врагов, так как римляне-де не потерпят унижения того, кого они сами возвысили.
— Да, он хитрый, этот идумей, — как бы про себя заметила Александра.
— А старушка из Гефсиманского сада сказала нам, что он нас ограбил, — прозвенела вдруг Мариамма, соскакивая с колен деда.
— Что? Что, козочка? — удивился последний.
— Ну, об этом после, дорогой батюшка, — отвечала Александра. — А ты ничего еще не сказал о главном — об Ироде.
— Да, да, голубка, я к тому и веду речь, — сказал Гиркан, освобождая свою бороду из рук Мариаммы, которая начала было заплетать ее в косу. — Тебе, вероятно, неизвестно, что, когда брат мой, царь Аристовул, был отравлен и войска его были разбиты римлянами, храбрый Иезеккия, верный памяти отравленного царя, собрал небольшой отряд отважных иудеев, чтущих заветы отцов, и стал громить пограничные города Сирии и римские легионы, пролившие столько иудейской крови. Так этот разбойник Ирод, выслуживаясь перед наместником Сирии, Секстом-Цезарем, родственником Цезаря-триумвира, напал на Иезеккию, взял его в плен с некоторыми его соратниками и без всякого суда, не донося даже мне, казнил собственной властью. А, каков мятежник?
— Да, точно ты и не первосвященник, не глава, не отец иудейского народа; это ужасно! — качала головой Александра.
— Да, да! — вдруг разгорячился Гиркан. — И этого разбойника вдруг начали прославлять и сирийцы, и римляне... «Герой Ирод!» — кричат везде. Даже в моем царском дворце тайные соглядатаи и рабы римлян перешептываются: «Быть царем Ироду». Преданные мне слуги давно говорят: «Ты, царь, выпустил напрасно из рук своих вожжи. Их ловкою рукою схватил Антипатр с Иродом и Фазаелем, а тебе осталась только кличка царя и первосвященника. Доколе — говорят — ты будешь оставаться в заблуждении, вскармливая себе на гибель царей? Теперь Ирод правит Иудеей, а не ты».
— Да это и правда, — подтвердила Александра, — ты, отец, слишком добр. Ты и внуков своих не можешь усмирить: вон они уже на тебе верхом сидят.
— Да, да, прочь, козлята, — отбивался старик от детей, — а то я вас с Иродом отправлю на Голгофу. Но вот что, — продолжал серьезно Гиркан, — прежде у меня не было повода казнить Ирода, а теперь есть: это его злодеяние в Галилее, око за око, зуб за зуб, по писанию... Казнь за казнь! Сегодня он должен предстать перед синедрионом, и я иду судить его... На Голгофу! На крест!
Гиркан осторожно спустил с колен детей, выпрямился во весь свой величественный рост и пошел к ожидавшим его царедворцам, чтобы отправиться в синедрион.
— Какой дедушка сегодня сердитый, — сказала Мариамма, следя глазами за величавой походкой первосвященника, — он непременно велит распять Ирода.
Но Александра этому не верила. Она вспомнила, что жалостливый Гиркан даже в храме, когда приводили агнцев на заклание, закрывал глаза, чтобы не видеть мучений невинных овечек.
Гиркан, сопутствуемый придворными чинами, прибыл в синедрион, когда верховное судилище было уже все в сборе.
Члены синедриона тотчас же по лицу первосвященника заметили, что он чем-то смущен и даже напуган. Однако все почтительно встали при его появлении.
Читать дальше