Валентин Пикуль - Фаворит. Том 2. Его Таврида

– Сам буду писать ему, – отозвался Потемкин.

– Будь мудр, не спеши. Вольно ж тебе скакать по России так, что под тобою все коляски ломаются. Помни, дружок: каждые сто верст нужна остановка, чтобы чинить поломанное…

На прощание они расцеловались. Потемкин буркнул:

– Все стоящее повалю, все упавшее подниму.

– С богом!

Отпустив Потемкина, императрица позвала к себе Безбородко с вопросом: прибыл ли курьер из Стокгольма?

– Да, прибыл. Разумовский уже persona grata.

– Меня интересует: нашел ли он себе любовницу?

– Конечно! Наш посол уже вступил в связь с придворной графиней Вреде, урожденной баронессой Спарре, которая не только близка ко двору Густава, но и дружит с… Армфельдом.

– Какая умница! – похвалила его Екатерина. – Теперь мы будем знать все, что творится при дворе моего брата.

После отбытия Потемкина на юг она погрузилась в мрачную апатию и оживились снова, лишь отправившись в свое знаменитое путешествие – 2 января 1787 года.

Через каждые 20–30 верст между городами были разбиты сады, в степи отрывались глубокие колодцы. Потемкин создавал в садах деревни, заселял их пришлыми и беглыми. Весь остаток 1786 года он посвятил стремительным разъездам в пределах своего наместничества, всюду появлялся внезапно, как домовой из-под печки, вызывая в одних ужас, в других восхищение… Напротив Херсона соорудил город Алешки (с домами и магазинами) с такой скоростью, с какой пекут блины.

13 декабря, ночуя в Кременчуге, Потемкин составил для Булгакова подробнейшие инструкции. Писал сам – при свечах, Попов чинил ему перья поострее. Булгаков должен был обязать турок в следующем:

1. Хранить в покое владения грузинского царя Ираклия, принявшего протекторат Российской империи;

2. Ни одного беглеца из России, будь то раскольник или уголовный преступник, не терпеть близ Очакова, а запорожцев, приюта у султана ищущих, всех высылать за Дунай;

3. Пресечь злодейства закубанских племен, дабы не похищали русских людей и скотину в станицах.

– Я бы добавил, – сказал Попов, – что Россия не нуждается в расширении пространств, и без того уже необъятных…

Севастополь встретил Потемкина порядком и салютом. Флаг-офицер Дмитрий Сенявин доложил, что город отстроен, а кто здесь главный – не узнать: все тут главные. Две эскадры отстаивались на рейдах, внушая уважительный трепет.

– Чудотворно здесь все! – заметил Потемкин.

Мордвинов выразил ему сомнение:

– Добро бы матушка одна ехала погостить, а то ведь экую свору с собою потащит – с императором да послами! Вот и думаю: что тут показывать-то? Раритетов памятных не водится, корабли да пристань – одна утеха.

Потемкин косил одиноким глазом, морщился:

– Душа у тебя, Николай Семеныч, хуже деревяшки: засох в бумагах на берегу, не разглядишь, что тут наворочено.

Мордвинов, кажется, обиделся:

– Ваша правда: вот именно что наворочено .

– И пусть! – отвечал Потемкин. – Но Севастополь в своем создании обретет еще славу создания Санкт-Петерсбурха…

В честь светлейшего на реях и вантах стояли ряды матросов. Пушки палили звонко и радостно. Потемкин оглядел свиту:

– А где же бригадир Федор Ушаков, куда его спрятали?

По суете, возникшей в рядах флотской элиты, было видно, что начальству нежелательно личное общение безвестного Ушакова с его светлостью, а Марко Войнович стал подлейше наговаривать на Ушакова, что сей бригадир флотский непослушен и горд, делает все не так, как на флотах мира принято…

– Сплетни о нем уже слыхивал! – ответил Потемкин. – Но любая сплетня есть только сплетня. А сплетня, кем-либо повторяемая, становится отвратительной клеветой… Явить мне Ушакова!

Путь на пользу – так официально именовалось предстоящее «шествие» Екатерины в Таврические края, для которого казна империи отпустила ПЯТНАДЦАТЬ МИЛЛИОНОВ рублей. Большая политическая игра, которую затеяли Потемкин и Безбородко, стоила драгоценных свеч: пора уже было показать Европе, ради чего русский народ в кратчайшие сроки сотворил чудеса.

В ожидании приезда императрицы Потемкин зимовал в Киеве; отношения его с фельдмаршалом Румянцевым не ладились, напротив, они стали чуждаться один другого, соперничая меж собою жестоко… Зима выдалась мягкая, снежок падал пушистенький, по утрам Потемкин кормил на подоконнике красногрудых снегирей. В конце декабря среди многочисленных гостей, объедавших его постоянно, светлейший заметил нового человека. Это был полуфранцуз, полунемец – принц Шарль Нассау-Зиген, явно желавший с ним общения. Потемкин подошел к нему не сразу.