Павел Северный: Сказание о Старом Урале

Не выходил у Саввы из головы злой хозяйский приказ насчет затопления подземелий: мол, уйдут все концы в воду...

Со страхом вынимал он из кармана крошечный сверток с половиной разрубленного кольца. Хорошо, если минует крайность, если никогда не соединятся в руках Саввы обе половинки кольца. Ну а если не минует? Если предстанет гонец со второй половинкой? Что тогда? Как ослушаться злой и беспощадной хозяйской воли? Жизни несчастных узников теперь поистине находились в его руках.

Каждый день спускался он в башенные подземелья, всматривался людям в лица, старался прочесть в них что-то кроме злобы. Он раздумывал о них все время, но простая мысль воспротивиться злодейству не приходила ему в голову. Савва все еще верил, что дело обойдется по-хорошему и вторая половинка кольца никогда не будет прислана. Просто, мол, перебудут люди под башней в кромешной тьме, покормят на себе вшей, погрызутся между собой из-за тесноты, а там, может, и надоест им таиться... Откроют свои имена, прежних господ, рассчитается Акинфий за этих людей с хозяевами, и уедут ни с чем столичные ревизоры.

Услышал Савва от людей сказ про таинственного пришельца, уведшего с собой с Ялупани по топям паренька. Он и сам вдруг поверил: если бы пошли за пришельцем все те, кого он позвал с собой, то и эти беглецы победили бы болотную смерть и спаслись. Савва понимал, почему не отважились люди поверить в самую возможность спасения: они стали рабами страха.

Неверие в собственные силы, ужас перед колдовским могуществом злой силы, к чьей власти уже привыкли узники, – вот чего они не смогли победить в себе и сдались внутренне... Они насмерть запуганы топями так же, как и сам он не сможет ослушаться приказа Акинфия об уничтожении новых улик.

В сумерки, накинув на плечи теплую шаль, Анфиса бродила по тагильскому дворцу.

Началось ненастье. Частый косой дождь развел на земле мокреть, наполнил до краев разъезженные колеи дорог. Сорванные с деревьев парка желтые листья плавали в лужах. Анфиса тосковала в одиночестве. Второй вечер ожидала возвращения Прокопия из Невьянска. Слышала от людей, что Ревдинский оборотень там вовсю разошелся, издевается над подневольным заводским людом. Слышала также, будто Никита под шумок вывозит из невьянского дворца к себе в Ревду Акинфиево добро. Прокопий и поехал туда, чтобы поберечь отцовское достояние от дядюшки, с коим никогда дружбы не водил.

Тревога хозяев передалась и Анфисе. Она замечала, что новые вести от отца из столицы все больше волновали Прокопия. Ей искренне хотелось отвлечь молодого хозяина от тяжелых дум, она надеялась даже заинтересовать его собой, а для этого наряжалась красиво, душилась и румянилась по-городскому, только Прокопий не замечал Анфисиных стараний. Сама она тоже тревожилась за будущее, но не за демидовское, а за свое собственное: падет на Демидова тяжесть опалы – придавит вместе с хозяевами и ее самое, домоправительницу Анфису. Придется тогда вернуться к тяжелому подневольному труду, заводскому рабству. В тагильском доме она уже так привыкла к роскоши, что сама стала казаться себе богатой барыней, имеющей незыблемое право помыкать людьми. Да и сам молодой хозяин, признаться, очень нравился Анфисе. Неужто он совсем не замечает ее красоты? Неужто он останется к ней так же холоден, как и его отец? Она подолгу смотрелась в зеркала и видела отражение пригожей женщины, а ни отец, ни сын не льстятся... чем же еще привязать их к себе прочнее, чтобы считали ее своей, близкой, а не простой служанкой?

Когда совсем стемнело, услышала перезвон бубенцов, смотрела, как Прокопий выходил из коляски. Пошла ему навстречу, остановилась в венецианском зале... Вот и он!

– С благополучным возвращением, Прокопий Акинфич. Батюшки-светы, чем же вы это бровь поранили?

Прокопий устало и зло махнул рукой.

– Дядина отметина. Никита Никитич свечой горящей мне в бровь угодил, когда я его маленько осадил под отцовской крышей.

– Вот злыдень! Вы, поди, тоже в долгу не остались?

– Сдержался. Хворый он.

– И зря! Сама-то я не поглядела на его немощь.

– Слышал.

– Неужли вспоминал меня?

– Как же. Плетью грозится отодрать за то, что прижилась у батюшки в Тагиле.

Анфиса делано усмехнулась, но почувствовала холодок озноба. Не угодить бы и в самом деле под власть Ревдинского оборотня! Хоть бы этот, молодой Демидов, поглядел поласковее, приласкал, прогнал страх и неизвестность...

Прокопий задержал свой взгляд на Анфисе, и она смутилась.