Олег Михайлов - Генерал Ермолов

Число арестованных росло, а с ними — и поиски новых очагов мятежа. 6 января 1826 года Следственный комитет начал специальное расследование «о существовании тайного общества в Отдельном Кавказском корпусе».

В этот же день был вызван Якубович, которому задавались следующие вопросы: «Комитет имеет прямое показание… о существовании в корпусе генерала Ермолова тайного общества, к числу членов коего принадлежите и вы… С какого времени существовало сие общество? Кем основано?

8 чем именно состоит цель оного? Когда и какими средствами положено было намерение начать открытые действия?

Кто составлял думу и кто член. Через кого и какие сношения были сего общества с другими таковыми же и известен ли об этом генерал Ермолов».

Якубович отвечал, что о существовании тайного общества на Кавказе ему ничего не известно; то же самое повторили допрошенные вслед за ним Рылеев, Пущин, Оболенский и Н. М. Муравьев. Зато возникло подозрение о планах Ермолова отделить Кавказ от России, в связи с чем был включен новый вопрос для допрашиваемых: «Комитет имеет прямое показание… о намерении общества отдэлить от России крап, вверенный генералу Ермолову, и сим последним начать новую династию…» И хотя после допроса Муравьева 9 января 1826 года «Дело о существовании тайного общества в Отдельном Кавказском корпусе» было закрыто, недоверие к наместнику со стороны нового императора не только не уменьшилось, но еще более укрепилось.

Да и как могло быть иначе!

С юных лет Николай Павловпч относился к Ермолову с возрастающим подозрением, считал его способным на самые крайние поступки. Недаром накануне своего воцарения, 12 декабря, в письме Дибичу он вспоминает именно о Ермолове с жутким чувством: «Послезавтра поутру я или — государь, или — без дыхания… Я Вам послезавтра, если жив буду, пришлю сам еще не знаю кого с уведомлением, как все сошло; Вы также не оставьте меня уведомлять обо всем, что у Вас или вокруг Вас происходить будет, особлпво у Ермолова… Я, виповат, ему менее всех верю…»

Ермолов, располагавший преданнейшей ему кавказской армией, Ермолов, которого декабристы прочили в члены проектируемого Временного правительства, Ермолов, полтора десятка близких которому лиц оказались замешанными в подготовке переворота, сильно беспокоил царя. По Петербургу и по Москве ползли, обрастая пугающими подробностями, слухи, будто наместник уже перешел со своим корпусом Кавказ и идет на присоединение к «бунтовщикам).

Ермолов несколько дней медлил, выжидал, и когда паконец совершил присягу, то императрица, по словам Д. Давыдова, даже «перекрестилась от удовольствия». Весь Петербург любопытствовал о подробностях, так что выведенный из терпения частыми —вопросами фельдъегерь имел неосторожность сказать:

— Алексей Петрович так боготворим в Грузии, что, если бы он велел присягнуть персидскому шаху, все тотчас бы это сделали…

«В награду за это изречение, — вспоминает Давыдов, — он совершил путешествие в Якутск».

Однако даже после того как Отдельный Кавказский корпус принес присягу новому императору, Николай I не ослабил надзора за опасным генералом. В январе 1826 года он направил к персидскому двору с чрезвычайной миссией А. С. Меншикова — официально для переговоров о русскоперсидских границах, а неофициально с тайной ревизией всей деятельности Ермолова на Востоке. В феврале того же года в Мегрелию и Имеретию отправился полковник Ф. Ф. Бартоломей с секретной инструкцией, чтобы выяснить, существуют ли на Кавказе тайные организации, и «наблюдать о духе войск и их начальников».

Между тем среди декабристов мы встречаем и такие свидетельства, где звучат упреки в адрес Ермолова, который не помог восставшим. Наиболее интересна записка Н. Р. Цебрикова. «Ермолов, — пишет он, — мог предупредить арестование стольких лиц и потом смерть пяти мучеников, мог бы дать России конституцию, взяв с Кавказа дивизию пехоты, дне батареи артиллерии и две тысячи казаков, пойдя прямо на Петербург. Тотчас же бы он с Дону имел прекрасный корпус легкой кавалерии донцов с их артиллериею, столько, сколько бы он захотел… Они до одного все восстали бы; а об второй армии и Чугуевских казаках и говорить нечего.

Они все были готовы! Девизом восстания была свобода России, освобождение крестьян от рабства дворян, десятилетняя служба и, главное, чтоб казна шла на нужды народа, а не на пустую политику самодержца-деспота!

Помещики-дворяне не смели бы пикнуть и сами все до одного присоединились бы к грозной армии, веденной таким искусным и любимым полководцем. Это было бы торжественное шествие здравого ума, истинного добра и будущего благополучия России! При русском сметливом уме солдаты и крестьяне тотчас бы сметили, что это война чисто была за них; а равенство перед законом и сильного и слабого, начальника и подчиненного, чиновника и крестьянина тотчас связало бы дело, за татарско-немецким деспотизмом оставленное неподнятым…