Джулиан Рэтбоун: Последний английский король

Ровно в два часа дня нормандцы снова атаковали. Теперь они были в лучшей форме, чем мы, хотя к нам подоспели на помощь еще две сотни воинов из Лондона.

– Этого мало, – пробормотал Гарольд. Он поставил вновь прибывших на правом фланге, чтобы возместить потери, которые мы понесли внизу, когда дружинники увлеклись, преследуя отступавшего противника.

На этот раз Вильгельм сосредоточил основной удар на левом фланге, где до сей поры почти не было боевых действий. Снова застрельщиками выступали пехотинцы, но далеко на своем правом фланге, то есть напротив нашего левого, в том месте, где почва вновь становилась ровной и даже немного опускалась, Вильгельм поставил конницу (это были в основном франки и наемники с восточных берегов Рейна). Далее произошло примерно то же, что утром, когда нас атаковали бретонцы, однако теперь Вильгельм все предусмотрел. Не думаю, что отступление пехотинцев было притворным, нет, им-то мы всыпали по первое число, но когда они ринулись в разные стороны, а наши дружинники погнались за ними, всадники уже были наготове, они не только прикрыли отступление своих, но и нам нанесли немалый ущерб. Леофвин бросился к своим воинам, приказывая немедленно вернуться на гребень холма, построиться в прежнем порядке, пока пехотинцы не повернули и не обрушились на них, и в этот момент ему в спину угодило пущенное рыцарем копье.

Леофвин упал, его люди пришли в смятение, они кружили вокруг него, словно овцы, лишившиеся пастуха, словно безголовые цыплята, и это дало франкам время построиться и снова атаковать, одновременно и конным, и пешим строем, прежде чем дружинники Леофвина успели подняться на холм.

Гарольд заглушил горе яростью. Он помчался вдоль наших рядов, мы с Даффидом схватили знамена и чуть ли не бегом бросились за ним. Всем командирам Гарольд повторил приказ: стоять на месте, удерживать свои позиции во что бы то ни стало, даже если нормандцы отступят, даже если вся нормандская армия – правда, на это уже никто не надеялся – обратится в бегство.

Снова наступило затишье: хотя основная сила первой послеполуденной атаки пришлась на восточный край холма, в этой битве участвовали все, и обе стороны понесли тяжелые потери. Мы все изнемогали, а нормандцы утомились даже больше, чем мы: хоть они и поели хорошенько, но мыто стояли на месте, а они уже пять или шесть раз поднимались и спускались по склону холма. Примерно к четырем часам пополудни, через два часа после того, как возобновилось сражение, грязное месиво под ногами, трупы лошадей, мертвые и умирающие люди, бьющиеся в агонии животные, кровь и дерьмо повсюду – все говорило о безнадежной усталости обеих сторон, о том, что битва ни для кого не завершится победой.

Гарольда это устраивало, нас всех это устраивало как нельзя лучше: если мы продержимся до темноты, нормандцам конец, они не смогут остаться на ночь в лагере у подножья холма, открытом для нападения сверху. Им придется укрыться в крепости, и может быть, Гарольд разрешит нашим ополченцам потрепать их во время отхода. Завтра к нам с севера и запада подойдут подкрепления, и тогда Вильгельм запросит мира, попытается добиться условий повыгодней, и все будет хорошо. С полчаса мы так стояли, надеясь, что все обойдется, но все это время мы видели, как носится вдоль своих рядов безумный герцог, как орет, приподнимаясь в стременах, выкрикивает вперемежку приказания, насмешки, ругательства. И что же? Представь себе, ему все же удалось вновь построить свое воинство. Теперь он поставил всадников впереди, поскольку всадники, как он убедился, несли наименьшие потери и при этом причиняли большой ущерб даже сомкнувшей щиты дружине.

Мы повторяли друг другу слова Гарольда: «Они в последний раз атакуют, выдержим этот натиск – и мы победили».

Вильгельм повел передовую линию всадников вверх, остановил ее примерно в пятидесяти ярдах от нас – будь у наших лучников хоть одна стрела, с этого расстояния они сумели бы поразить Ублюдка. Выехав вперед, он преспокойно повернулся к нам спиной и обратился с воззванием к нормандцам. Мы слышали его пронзительный, порой срывавшийся голос, короткие, рубленые фразы:

– Земля всем. Замки, рабы, женщины – мужчин не останется. Говядина, баранина, свинина – каждый день. Охотиться повсюду, собственные гончие, собственные лошади. Вдоволь меда и вина, чтобы не просыхать до конца жизни...

Его конь, уже третий за день, на этот раз темно-гнедой, задрожал, затанцевал под ним. Это движение обратило разум Вильгельма к более высоким материям: