Руфин Гордин - Василий Голицын. Игра судьбы

Царь был его гонителем. И местные раскольники видели в нем как бы своего, равномыслящего. Но Голицын отвечал Григорию:

— Это, Гриша, сочинили твои единоверцы — про подмененного царя. А то что он крут — то верно. Но к добру ли сия крутость, я не знаю.

Но Григорий не сдавался:

— Всяко болтают, верно. Но я так себе мыслю: не наш он, нет, не нашей крови. Молва другая идет, ее мне поп Савелий сказывал за верное. Будто ему про то сказывал некий боярин опальный, Андреем Иванычем звать, а чьего рода, не упомнил. А тот боярин бывал в царских палатах, и некая тетка царская ему о том по секрету поведала. Будто царица Наталья скинула мертвого младенца и был во дворце перепуг, все валили на повитух да докторов иноземцев. Мол, не досмотрели, проворонили, а потому достойны лютой смерти.

Тут один из докторов и говорит: бежим на Кукуй, там немка именем Фрида здорового младенца родила. Ежели ей денег дать да и сказать, что ее младенец будет царствовать, то она-де согласится своего отдать, а мертвого признать. Так и сделали. Ночь была, все шито-крыто. А свидетели были все повязаны. Вот в царе Петре иноземная-то кровь и сказалась. Играет она не по-нашему. Да и так видать — не в царя Алексея и не в царицу Наталью уродился, никакого сходства-то и нету.

Князь Василий рассмеялся. Он-то был ближе к царю Алексею Михайловичу. Был в те поры государевым возницей и главным стольником при дворе. Уж ему-то истина была явлена лучше, нежели кому-нибудь другому. Было тогда ему под тридцать, и все секреты двора открыты. А что в самом деле младенец Петр мало схож со своими родителями — все тому дивилися.

— А еще сказывали, что приставили к нему для учения крещеного жидовина Никиту Зотова, коего предложил воспитатель царских детей монах Симеон Полоцкий, тоже-де взят дитею у жидов и окрещен в православную веру.

Князю Василию это было известно. Говорили о том вполголоса в кругу царевны Софьи. Она сама была любимой ученицей ученого монаха, и, верно, истина была ей открыта. Ни утверждать, ни опровергать князь все это не брался. Он отличался терпимостью и считал, что все определяет не кровь, а достоинства, человеческие качества, способности. Он знавал высокородных болванов и сметливых, талантливых простолюдинов.

— Что молчишь, князь? Али тебе неведомо? — наступал Григорий, уверенный, что его сиятельный знакомец молча соглашается с ним. — Неспроста все это. Неспроста к наследнику приставили нехристей, дабы дух в нем воспитать неправославный.

— Чепуха все это. Бабьи наговоры, измышления бродячих монахов, — наконец ответил князь Василий. — Хоть и враг он мне, царь Петр, а противу истины непогрешу. Доподлинно мне известно — при мне то было, — что царица Наталья сына родила здоровенького, и при том были не только повитухи и доктора, но и знатные бояре и боярыни. И я в тот момент во дворце был.

— Может, и так, — согласился Григорий, — однако лютует царь, сказывают люди. Статочное ли дело: царь, а своеручно головы рубил, стрельцов извел. Хоша нам, кои старой веры держатся, патриарх был гонитель, а он патриаршество вывел. Правду говорят: царь-антихрист.

Князь Василий промолчал. Царь Петр был его погубителем, от него шли все беды и несчастия, он был виновником всех его потерь, и казалось бы, и ему надлежало видеть в нем антихриста. Да, он был ненавистником неослабным, мог бы уж по прошествии стольких годов ослабить узду.

Но нет — царь не знал милости. И все-таки разум противился. Энергия, здравый смысл, пытливость и безоглядность молодого царя хотя и против воли, но нравились ему. Такой царь — князь это понимал — надобен дремотной Руси. Все, что доходило сюда, на край земли, говорило об этом. Вести доходили медленно, молва их искривляла, мало того, лишала смысла. Иной раз и понять было невозможно, что на самом деле произошло.

Однако все говорило о том, что царь Петр круто повернул кормило, и тяжелый, неповоротливый корабль государства лег на новый курс. В этом курсе было то, о чем князь мыслил, когда был во власти. Эх, если бы не опала, если бы он мог стать рядом с царем, здравый смысл смог бы торжествовать, и Россия оказалась бы в первой шеренге великих держав!

Но царь не нуждается ни в его опыте, ни в его знаниях. Ежели бы он смог присмотреться, понять, оценить сделанное им. Но Петр нетерпелив и крут. Он и не взглянет в его сторону.

Князь Василий тяжело вздохнул. Григорий заметил, сочувственно спросил:

— Что, княже, закручинился? Аль страсть какая вспомнилась?