Григорий Медведев - Чернобыльская тетрадь

Но кто это?.. В коротком полутемном пролете коридора, прислонившись к стене, стоит маленький, щупленький человек в белом хлопчатобумажном комбинезоне, без чепца, седые курчавые волосы, пудрено-бледное морщинистое лицо, выражение смущения, подавленности на этом лице. Он смотрит на меня. Глаза красные, затравленные...

Я прошел мимо, и тут меня ударило: «Брюханов?!» Я обернулся:

— Виктор Петрович?!

— Он самый, — сказал человек у стены знакомым глухим голосом и отвел глаза в сторону.

Первое чувство, возникшее во мне, когда я узнал его, — было чувство жалости и сострадания. Не знаю, куда подевались гнев и злость на него. Передо мною стоял жалкий, раздавленный человек. Он снова поднял на меня глаза.

Мы долго молча смотрели в глаза друг другу.

— Вот так, — наконец сказал он и отвел глаза. А мне, странно говорить, но стыдно было в этот миг, что я оказался прав. Лучше бы уж я был неправ...

— Ты плохо выглядишь, — нелепо как-то сказал я. Именно нелепо. Ибо сотни, тысячи людей облучались сейчас фактически стараниями этого человека. И тем не менее. Я не мог говорить с ним иначе. — Сколько ты получил рентген?

— Сто—сто пятьдесят, — глухим хрипловатым голосом ответил стоящий в полутьме у стены человек.

— Где твоя семья?

— Не знаю. Кажется, в Полесском... Не знаю...

— Почему ты здесь стоишь?

— Я никому не нужен... Болтаюсь, как дерьмо в проруби. Никому здесь не нужен...

— А где Фомин?

— Он свихнулся... Отпустили отдохнуть...

— Куда?

— В Полтаву...

— Как оцениваешь нынешнюю ситуацию здесь?

— Нет хозяина... Кто в лес, кто по дрова.

— Мне говорили, что ты просил у Щербины разрешения на эвакуацию Припяти 26 апреля утром. Это так?

— Да... Но мне сказали — ждать прилета Щербины, не поднимать панику... Мы тогда многое не сразу поняли, думали — реактор цел... Это была самая тяжкая и страшная ночь... для меня...

— Для всех, — сказал я.

— Это поняли не сразу...

— Что мы стоим здесь? Давай пройдем в какую-нибудь рабочую комнату.

Мы вошли в пустую комнату, что рядом с велиховской, сели за стол друг против друга. Опять глаза в глаза. Говорить было не о чем. Все и так ясно. Почему-то подумалось:

«Он делегат XXVII съезда партии. По телевизору видел. Телекамера несколько раз отыскивала в зале его лицо. Оно тогда было величественное, лицо человека, достигшего вершины признания. И еще... еще... Властное было лицо...»

— Ты докладывал в Киев 26 апреля, что радиационная обстановка на АЭС и в Припяти в пределах нормы?

— Да... Так показывали имевшиеся тогда приборы... Кроме того, было шоковое состояние... Помимо воли голова сама проигрывала происшедшее, увязывала это с благополучным прошлым и с полным теперь отсутствием будущего... Я по-настоящему пришел в себя только после приезда Щербины. Хотелось верить, что еще хоть что-то можно поправить...

Я взял блокнот, чтобы записать, но он остановил меня.

— Все здесь очень грязное. На столе миллионы распадов. Не пачкай руки и блокнот...

Заглянул министр Майорец, и Брюханов, видимо, уже по привычке, с готовностью вскочил, забыв обо мне, и пошел к нему. Скрылся за дверью.

Вошел незнакомый, тоже пудрено-бледный человек (при воздействии доз радиации до 100 рентген происходит спазм наружных капилляров кожи и создается впечатление, что лицо человека припудрили). Представился мне. Оказался начальником первого отдела атомной станции. Горько улыбаясь, сказал:

— Если бы не эксперимент с выбегом ротора генератора, все было бы по-прежнему...

— Сколько вы «схватили»?

— Рентген сто... От щитовидки в первые дни светило сто пятьдесят рентген в час. Теперь уже распалось... Йод-131... Зря не дали людям взять нужные вещи... Многие сейчас очень мучаются. Можно было в полиэтиленовые мешки... — И вдруг сказал: — Я помню вас. Вы работали у нас заместителем главного инженера на первом блоке...

— А я что-то вас запамятовал, простите... Где сейчас сидят ваши эксплуатационники?

— На втором этаже, в конференц-зале и в соседней с ним комнате. В бывшем кабинете первого секретаря райкома...

Я попрощался и пошел на второй этаж.

«Снаружи в воздухе хорошо светит, — думал я, — почему они не экранируют окна свинцом?..»

Прежде, чем зайти в конференц-зал, я медленно прошел вдоль коридора второго этажа — посмотреть, что тут за кабинеты и кто их занимает. Та-ак, понятно... В основном — министры, академики. А вот дверь без надписи. Открыл, заглянул. Продолговатая комната, окна полузашторены. За столом сидел седой человек. Узнал в нем зампреда Совмина СССР И. С. Силаева. В прошлом — министр авиационной промышленности. Сменил здесь Щербину 4 мая.