Феликс Дан - Борьба за Рим

— Префект Цетег, что можешь ты возразить против этого? — спросил Велизарий с видимым смущением.

— Я знаю этот документ, — ответил с легкой усмешкой Цетег. — Я даже принес его с собою. Вот он. Дарственная составлена безукоризненно, по всем правилам, ни к одному слову ее нельзя придраться. Да и что же удивительного, — тут он так насмешливо взглянул на Сильверия, что у святого отца выступил пот на лбу: — ведь ее составлял главный нотариус императора Константина, а уж тот должен был знать законы.

— Так что, документ совершенно законный? — со страшным волнением спросил Велизарий.

— Конечно, — со вздохом ответил Цетег: — дарственная составлена совершенно законно. Жаль только, что…

— Ну? — с нетерпением прервал Велизарий.

— Жаль только, что она подложна.

— Подложна? — с торжеством вскричал Велизарий. — Префект, друг, можешь ли ты доказать это?

— Конечно. Иначе я не решился бы говорить об этом. Пергамент, на котором написана дарственная, носит все признаки древности. Он изломан, пожелтел, покрыт всякого рода пятнами, так что местами трудно даже разобрать буквы. Он изготовлен на старинной императорской фабрике, основанной в Византии еще Константином.

— Скорее к делу! — вскричал Велизарий.

— Но всякому известно, — только святой отец, очевидно, не знал этого, — что эта фабрика ставит на левом краю всех своих пергаментов штемпель с указанием года, — имена консулов, правивших в том году. Конечно, имена эти написаны так мелко, что их едва можно рассмотреть, А теперь смотри, военачальник: в документе говорится, что он составлен в шестнадцатом году Царствования Константина, и совершенно правильно называет консулов того года — Далмация и Ксенофила. но в таком случае нельзя не видеть истинного чуда в том, что уже во время Константина, двести лет назад, было точно известно, кто будет консулом в год смерти Теодориха и Юстина. Вот взгляни сам, Велизарий. Видишь здесь, на краю, штемпель? — правда, его можно рассмотреть только на свет. Видишь? «Юстиниан Август, единый консул в первый год своего царствования».

Сильверий бессильно опустился на стул.

— Епископ Рима, что можешь ты возразить на это? — с торжеством спросил Велизарий.

Сильверий с трудом овладел собою и едва слышным голосом ответил:

— Я нашел этот документ в архиве церкви. И если вы правы, то я обманут, как и вы. Я ничего не знал о штемпеле, клянусь ранами Христа, не знал!

— О, этому я верю и без клятвы, святой отец! — заметил Цетег.

— Это дело требует самого строгого расследования, — сказал Велизарий. — Но я не решаюсь быть судьей в нем: его должность решит сам император. Вулкарис, друг мой, передаю епископа в твои руки: веди его тотчас на корабль и вези в Византию.

— Я протестую, — возразил Сильверий. — Никто на земле не может судить меня, епископа Рима, кроме церковного собора, и потому я требую, чтобы меня отпустили в Рим.

— Рима ты никогда уж не увидишь, — ответил ему Велизарий. — А твои права разберет Юстиниан. Но и твои товарищи — Сцевола и Альбин, которые ложно обвиняли префекта, этого самого верного и умного друга императора, — также очень подозрительны. Бери, Вулкарис, и их в Византию. Но помни, что этот священник — самый опасный враг императора. Ты отвечаешь за него головою.

— Ручаюсь, — ответил громадного роста герул. — Скорее он умрет, чем вырвется от меня. Идем со мною!

Сильверий ясно видел, что сопротивление невозможно, и молча пошел за герулом. Проходя мимо префекта, он опустил голову и не взглянул на него, но расслышал слова, которые тот прошептал ему:

— Сильверий, этот час — моя расплата за твою победу в катакомбах. Теперь мы квиты.

Как только епископ вышел из палатки, Велизарий бросился к префекту.

— Прими мою благодарность, Цетег, — вскричал он, обнимая его. — Я сообщу императору, что ты сегодня спас ему Рим, и верь, что ты не останешься без награды.

— Моя награда заключается в самом поступке моем, — улыбаясь, ответил префект.

— Как так? — с удивлением спросил Велизарий.

Префект приблизился к военачальнику.

— Велизарий, — сказал он, — я всегда находил, что как с великими друзьями, так и с великими врагами лучше всего действовать прямо. Поэтому позволь и на этот раз говорить с тобою откровенно: я спас Рим от властолюбия церкви, но не для императора.

— А для кого же? — нахмурившись, спросил Велизарий.

— Прежде всего для самого Рима. Я римлянин и люблю свой город. Он не должен покориться духовенству. Но не должен быть и рабом императора. Я — республиканец.