Александр Павлов - Божья воля

— Что ты, Петруша! — изумилась Елизавета Петровна, — с тобой, кажись, такого никогда не бывало. Бросить охоту в полуполе! А ты ещё хотел, кажись, лисиц стрелять.

Пётр сначала взглянул на неё, потом перевёл глаза на красавца Бутурлина, сидевшего рядом с нею, и насмешливо заметил:

— Мы лисиц не встречали… Может, тебе посчастливилось…

Елизавета поспешила замять неприятный разговор.

— Да, кстати, Иван Алексеевич, — обратилась она к Долгорукому, — как здоровье молодого Барятинского, которого так безжалостно подстрелил твой любезный братец?

— Да что ему сделалось! — отозвался Иван, — выжил, здоров как бык.

— Да, Ваня, — вступился император, — я тебе давно хотел сказать, да всё позабывал. Очень мне эти дуэляции не нравятся. Что, в самом деле, за глупый обычай смертоубийством споры решать? В этом отношении я хочу следовать своему великому деду. Коли что ещё подобное раз случится, я, как и он, живого и мёртвого — обоих равно велю повесить. Скажи-ка ты завтра барону Андрею Ивановичу, чтобы ко мне пришёл; я ему велю такой приказ написать, а от меня передать и Алексею и Барятинскому, что коль они снова раздорствовать будут, так я их обоих в дальние города на воеводство ушлю.

— Ну, для них гнев твоего величества не очень-то страшен, — заметила Елизавета.

Светлые глаза Петра сверкнули отблеском молнии.

— Это почему? — громко спросил он.

— Да потому, что коль в дело любовь замешалась, тут никакие угрозы не помогут. Они оба влюблены в княжну Рудницкую и без новой крови её друг другу не уступят.

Завтрак окончился в полнейшем молчании. Юный император не сказал ни с кем более ни слова, а придворные, даже Иван Долгорукий и Елизавета Петровна, боялись нескромным замечанием вызвать вспышку гнева у молодого царя, очень опасную при его неровном, не установившемся характере.

Тотчас же после завтрака Пётр вскочил на лошадь и поскакал по направлению к Москве, даже не заботясь о том, следует ли за ним его свита.

Князь Барятинский остался жив. Несмотря на верность руки Алексея Михайловича, несмотря на то, что он нацелился прямо в сердце своего врага, пуля прошла немного выше, не поранив даже лёгкого. Старик Барятинский не пожалел ни средств, ни забот, чтобы выходить своего племянника. Почти все придворные лекари вместе с главным архиатером его императорского величества, англичанином Вильтростом, перебывали в палатах Барятинского, стоявших на берегу Москвы-реки, у церкви Николы Заяицкого. Их стараниями наконец удалось избавить раненого от неминуемой гибели. Помогла к тому же и могучая натура Василия Матвеевича, и через три недели он был снова на ногах, такой же весёлый и такой же жизнерадостный.

— Ну, что, Васюк? — спросил его старый князь, когда Барятинский в первый раз встал с постели, — будешь стреляться с Долгоруким или нет?

— Буду, дядюшка!

— Да неужто ты не угомонился? Неужто тебе такая охота в могиле лежать?

Барятинский весело ухмыльнулся и ответил:

— Охоты, конечно, нет, но уступать Долгорукому я не намерен…

— Да скажи ты мне толком, — перебил его дядя, — уверен ты, что княжна Анна Васильевна тебя любит, аль нет?

Василий Матвеевич на минуту задумался, потом резко тряхнул своей кудлатой головой и промолвил:

— Не знаю, дядюшка, как и сказать… По-моему, любит.

— Да ты ей декларацию делал аль нет?

— Нет.

— И разговоров никаких не имел?

— Нет, не имел.

— Так с чего же ты взял, шалая твоя голова, что она в тебя влюблена?

— По видимости, — смущённо пробурчал Барятинский.

— По какой такой видимости?

— Да так, по всему заметно. И разговаривает со мной не так, как с другими, и… ежели я невзначай взойду, так полымем вся и зардеется… Сейчас видать, что любит.

— Эх ты, дурень, дурень! А ещё гвардии офицер! — укоризненно покачал головой старый князь. — Ведь вот я стороной слышал, что она и князю Алексею такие же преферансы [4] Знаки внимания. оказывает. Значит, она и в него влюблена? Так, что ли?

— Не может того быть! — крикнул Василий Матвеевич и даже побагровел от приступа злобы. — Не может того быть, — повторил он, — не любит она его, да и любить-то его не за что.

— А если любит? — поддразнил его дядя.

— Если любит…

Василий Матвеевич понурил голову, медленно, ещё неверным шагом прошёлся из угла в угол своей спальни и потом вдруг заговорил быстро, почти захлёбываясь от волнения:

— Если любит, лучше б ей не родиться на белый свет. И её и его задушу без пощады! Коли не мне, так пусть и ему не достаётся, а уж посмеяться над собою не дам!