Михаил Веллер - В одно дыхание

Оба сильно удивились.

— А рота?

— Седьмая.

— Ну и дела! И я седьмая! А взвод?

— Семьсот тридцать четвертый.

— Т-ты что! точно? Я — семьсот тридцать четвертый! Стой… — полковник просиял: — как же я тебя сразу не узнал! Шаскольский!

— Никак нет, товарищ полковник, я…

— Да кончай, однокашник: без званий и на ты… Луговкин!

— Да нет, я…

— Стой, не говори! Худолей?.. нет… Бочкарев!!

— Власов я, — извиняющись представился капитан.

— Власов! Власов… Надо же, сколько лет… даже не припомню, понимаешь… А-а! это у тебя в лагерях танкисты шинель пристроили?

— У меня? шинель?..

— Ну а меня, меня-то помнишь теперь? Узнал?

— Теперь узнал. М-мм… Германчук.

— Смотри лучше! Синицын! Синицын я, Андрей! Ну? На винтполигоне всегда макеты поправлял — по столярке возиться нравилось.

— Извините… Гм. Вообще этим полигонная команда занимается.

— Ну — за встречу! Ах, хорошо. А как Худолей на штурм полосе выступал? в ров — в воду плюх, мокрый по песку ползком, под щитом застрял — и смотрит вверх жалобно: умора! А на фасад его двое втащили, он постоялпостоял на бревне — и ме-едленно стал падать… ха-ха-ха! на руки поймали: цирк! А стал отличный офицер.

— Отличник был такой — Худолей, — усомнился капитан. — Не… А помните, Нестеров, из студентов, в личное время повести писал?

— Нестеров? Повести? Это который гимнаст, что ли? Он еще щит гранатой проломил, помнишь?

— Щи-ит? Может, у меня тогда освобождение от полевой было… А помните, как Вара перед соревнованиями команду гонял?

— Кто?! Вара?! Да он через коня ласточкой — носом в дорожку летал. А майора Турбинского с ПХР помнишь?

— Турбинского?.. Не было такого майора. Вот майор Ростовцев — он нам шаг на плацу в три такта ставил, это точно.

— Какой Ростовцев, строевую Гвоздев вел! А майор Соломатин — стрелковую. А Бондарьков — разведку.

— Только не Соломатин, а Соломин. И он подполковник был. А вел тактику. Седоватый такой.

Оба уставились друг на друга подозрительно.

— Слушай, — задумчиво сказал полковник, — а ты где спал?

— У прохода, третья от стены. Под Иоаннисяном.

— Под Иоаннисяном Андреев спал, не свисти. Пианист.

— Какой пианист?! он и в строю-то петь не мог. А все время тратил на конспекты — лучшие в роте, по ним еще все готовились.

— Андреев, что я, не помню. А я спал у среднего окна.

— У среднего окна Германчук спал.

— Ну правильно. А я рядом.

— Рядом Богданов. Они двое сержанты были.

— Я! Я ефрейтор был.

— Ефрейтором Водопьянов был.

— А я кем был?! — завопил полковник. — А я где спал?! Развелось вас! историки! Тебе только мемуары писать!..

Капитан виновато выпрямился в кресле.

— Ты скажи точно — ты в каком году кончал?..

Самолет пошел на посадку.

— А Гришу, замкомвзвода, пилотку всегда ушивал, чтобы углами стояла, помнишь?

— Никак нет, не помню. А старшего лейтенанта Бойцова помните?

— Какого Бойцова?!

Полковник был раздражен. Капитан растерян.

— Что же это за белиберда получается, — недоумевал полковник. — Ничего не понимаю…

В аэропорту он взял капитана в такси. Приехали к подъезду с вывеской бронзой по алому.

— Вот оно! — сказал полковник.

— Оно, — подтвердил капитан.

Его родители эмигрировали во Францию перед первой мировой войной. В сороковом году, когда немцы вошли в Париж, ему было четырнадцать. Он был рослый и крепкий подросток.

Родители были взяты заложниками при облаве в квартале. Он прочитал на стене объявление о расстреле.

Он бежал в маки. Цель, смысл жизни — мстить. Было абсолютное бесстрашие отпетого мальчишки: отчаяние и ненависть.

Всей мальчишеской страстью он предался оружию и войне. Он лез на рожон. В пятнадцать лет он был равным в отряде. Он вел зарубки на ложе английского автомата. В сорок четвертом, когда партизаны вступили в Париж прежде авангардов генерала Леклерка, ему было восемнадцать лет и он командовал батальоном франтиреров.

Он праздновал победу в рукоплесканиях и цветах. Но война кончилась, и ценности сменились. Герой остался нищим мальчишкой без профессии. Он пил в долг, поминал заслуги и поносил приспособленцев. Был скандал, драка, а стрелять он умел. Замаячила гильотина.

…Он записался в Иностранный легион. Вербовочный пункт отсекал слежку, прошлое исчезало, кончался закон: называл любое имя.

Он умел воевать, а больше ничего не умел: любить и ненавидеть. Любить было некого, а ненавидел он всех. Капралом был румын. Взводным немец. Власовцы, итальянцы, усташи, четники, уголовники и нищие крестьяне.