Дмитрий Стахеев - За Байкалом и на Амуре. Путевые картины

— О, тута нама богатыри, жестоки! — добавил китаец, воодушевляясь рассказанными подвигами. Подвиги китайских богатырей, — про которые мне пришлось слышать самодовольный, многоречивый рассказ китайца, — эти подвиги и богатыри, совершающие их, относятся не к народному эпосу, т. е. не к тому времени, в которое всякий народ, в безыскусственных словесных произведениях, поэтически выражает свой взгляд на окружающую природу; нет, рассказы, слышанные мной, составляли эпизоды из китайской истории последнего столетия и потому я считал совершенно разумным остановить разболтавшегося китайца и сказал ему:

— Все, брат, это вздор, сказки нелепые!..

— Како сказки! Тиби дураки! Тута книги государи дело, его воля спрашива, когда книга писати! — кричал китаец, размахивая книгой.

— А все-таки в книге твоей только одна чепуха.

— Тиби сам чипуха! — гневно сказал китаец и спрятал книгу в ящик.

Он долго потом сердился на меня за то, что я выказал недоверие к его книге. Вообще китайцы склонны ко лжи и часто врут так, что, как говорится, мухи дохнут от их вранья, таково оно тошно. Например, на вопросы: — сколько верст до Урги? — китаец скажет немного-немало тысяч пять, тогда как до Урги всего 300 верст. Или, — каковы китайские пушки? — китаец скажет, что у них есть пушка, из которой если выпалить, то ядро пролетит прямо в Москау (в Москву). И как ни старайся разуверить, — ничего не сделаешь, китаец будет божиться, клясться и не сознается во лжи. Ложь их всего более развита в тех случаях, когда разговор идет о их отечестве, или при сравнении предметов русских с китайскими. Были, например, в Кяхте маневры, двигались правильные колонны войск, гремела музыка; китайцы смотрели, разинув рты, и дивились, но как только спросили их: что, хорошо? — Худа! Нама печински лучше! (У нас в Пекине лучше). — И так во всем: что бы ни показали китайцу, как бы ни заинтересовала его показанная вещь, но только стоит спросить: что, хороша?

— Худа! Нама печински лучше, — ответит китаец и отойдет от вещи: не стоит, мол, смотреть.

Грамотных между китайцами много, т. е., пожалуй, все живущие в Маймайтчине знают грамоте, но какая же это грамота: выучился китаец нескольким десяткам знаков, необходимых ему в общежитии, и кроме них ничего не смыслит; для него каждая книга также темна, как и для безграмотного. Те грамотники, которые понимают печатное, могут считаться по одному на тысячу.

В летний день, от скуки и от безделья, китайцы не знают, куда деваться; обойдут все дома в Кяхте, надремлются вдоволь, а времени до вечера остается еще все-таки много. Таким образом обойдя все торговые дома в Кяхте, возвращается приказчик в фузу, ответит на вопрос сонного хозяина, что дел никаких нет, — и не находит для себя более любезного занятия, как сесть перед клеткой скворца, обучать его человеческому языку.

— Лайба хайцаба! (пожалуйте чай пить), — пищит он тоненьким голоском и с терпением, достойным лучшей участи, повторяет эту фразу тысячу раз.

Другие приказчики фузы наблюдают за уроком и помогают своему товарищу.

— Лайба хайцаба! — слышится в тысячу первый раз.

Старший хозяин фузы сидит, дремлет, лениво вслушивается в однообразный звук повторяемых слов и по сонному его лицу изредка пробегает самодовольная улыбка.

Скуластая физиономия китайца прильнула к клетке; с другой стороны такое же скуластое и смуглое лицо товарища уставилось на птицу и урок продолжается не прерываясь.

— У! Его жестоки! — объясняли китайцы мне, имевшему случай присутствовать в фузе во время урока: — которая неделя поучи, — все говори, все говори, — конец нету!

— Да бросьте вы это ученье, — охота вам! — говорил я.

— Како можна? Его поучи, — после говори буду, — хырошанки…

И опять начинается ученье-мученье.

— Лайба хайцаба! — лепечет наконец скворец, к великой радости учителей.

Все довольны, смеются, размахивают руками, даже дремлющий хозяин встает со своих нар и улыбается, глядя на скворца, вконец осоловевшего от уроков.

— У! Нама палендза (птица) очень мудрена люди. Всяка слова знаета, — филонсофа! — рассказывают потом китайцы всем своим знакомым русским и расхваливают птицу.

Главные акционеры фуз, утомившись от спанья и дремоты, иногда для разнообразия уезжают из Маймайтчина, за шесть верст, к озерам; поездка эта предполагается с целью наудить рыбы, но и там на берегу озера, с удочкой в руке, китаец покачивается из стороны в сторону от одолевающей его дремоты; солнце ярко светит и, пропекая спину рыболова, убаюкивает его на берегу.