Юлия Белова - Житие святого Алибо

И не меньше кошмарного наряда поражало собравшихся странное поведение благородного Алибо.

С непривычки косолапя по дороге, барон монотонно бубнил под нос молитвы, и временами до крестьян доносились слова «Грешен, грешен»… Каждый раз, произнося эти непонятные слова, Алибо с самым рьяным видом принимался бить себя кулаком в грудь или же творить знамения Веры, а крестьяне опасливо пятились, не в силах решить, действительно ли господин предается покаянию или же готовит какую-то злую и пакостную шутку, в которой по непонятной причине приняли участие благочестивые Псы Господни. Они могли бы долго пребывать в сомнениях, если бы барон не заметил в толпе местного священника и, выкрикнув что-то непонятное, не бросился на него словно коршун на беззащитного цыпленка. Вообразив, будто барон Алибо решил расправиться с их добрым пастырем, единственным утешением их жизней, перепуганные крестьяне жалобно завыли как на похоронах и, не в силах смотреть на это ужасающее преступление, бросились врассыпную. Если бы кто-нибудь из них осмелился обернуться, он увидел бы удивительную, воистину небывалую картину. Страшный Алибо, сеньер Черного Урочища и барон Королевского Пожарища, стоял на коленях перед ошалевшим священником и нудно и слезно молил дать ему благословение.

Родной замок встретил Алибо настороженным молчанием. Несколько собравшись с мыслями и приведя в порядок смятенные чувства, один из вассалов попытался утешить четырнадцатилетнюю баронессу Жизель, а так же своих сотоварищей, напоминанием о том, что Галльское королевство знало и не такие суровые покаяния, да к тому же самих королей. Случалось, искупая грехи, благочестивые государи отдавали приказы хлестать себя плетьми или даже кнутом, хоронить лицом вниз или в одежде простонародья. Сам же святой родитель нынешнего короля и вовсе как-то облачился в рубище, и вот так, в рубище, босой и со стриженною головою, впрягся в повозку и словно простой подмастерье целый месяц возил на себе камни для строительства собора во имя всех мучеников за Веру. Но ведь и в унижении, и в рубище короли оставались королями. Как и сеньер сеньером.

Увы! Первый же взгляд на барона Алибо заставил его людей сильно усомниться в этой истине. А уж когда барон заговорил, они и вовсе поняли, сколь торопливым было вынесенное ими суждение. Вместо того, чтобы грубо потребовать еды и вина, походя дав зуботычину кому-нибудь из слуг, или же по обыкновению пригрозить кому-либо из вассалов изгнанием со службы, или же поколотить супругу, чем за три месяца супружеской жизни Алибо занимался чуть ли не ежедневно, стоило ему хоть немного выпить или же впасть в дурное настроение, барон жалобно предложил собравшимся преклонить колени и помолиться во искупление его грехов. И ладно бы он гаркнул «На колени, дармоеды!», да так, чтобы у всех присутствующих уши заложило, и пообещал бы разбить голову любому, кто промедлит хотя бы на миг (тут бы всем стало ясно, что и в покаянии барон остается бароном и, как и прежде, своего не упустит даже… гм-гм… без штанов). Но Алибо, — кто бы мог подумать! — Алибо, способный раньше за малейшую провинность наказать не только слугу, но и рыцаря, бухнулся на колени и забормотал молитвы, даже не озаботившись посмотреть, следует ли его примеру хоть кто-нибудь. А голос?! Голос! Куда подевался этот знаменитый баронский рык, способный не хуже тарана снести вражеские ворота? От нынешнего хриплого шептания Алибо не то что ворота, жена бы не вздрогнула. О слугах можно и не говорить. Так что пока собравшиеся молча взирали на предававшегося раскаянию барона, огромный пиршественный зал неуловимо изменился. В глазах доблестных вассалов благородного Алибо появилось какое-то странное отчуждение. Напряженные позы слуг расслабились и приобрели непозволительную для простолюдинов наглость. Юная баронесса надменно выпрямилась и без спроса гордо покинула зал, на что еще недавно ни за что бы не осмелилась (служанки побежали за нею). Что говорить, супружество бедняжки Жизели никто не назвал бы легким. Сколько раз она горько плакалась отцу-исповеднику (собственный родитель вряд ли бы понял ее и одобрил), жалуясь на жестокость и ненасытность мужа — ну неужели мало ему было замковых служанок и деревенских девок, чтобы мучить еще и ее?! Однако то, что она увидела сегодня… это было уже слишком! Покрикивая на прислужниц, Жизель приказала немедленно собирать вещи и седлать лошадей, не желая ни одного лишнего мгновения оставаться под общей крышей с каким-то подлым шутом. И на этот раз ее строгий батюшка был полностью согласен с дочерью. Честь, знаете ли, не шутка!