Генрих Шумахер - Любовь и жизнь леди Гамильтон

Выхватив из шкатулки шитье, она бросилась из дома, не слушая увещеваний матери. И только когда она сидела уже в саду под деревьями и свежий ветерок овевал ее лоб, она понемногу пришла в себя. Ее все еще одолевали мрачные мысли. Чтобы отвлечься, она взяла в руки шитье и начала работать. Но она не видела стежков, возникавших под ее пальцами. Рябило в глазах….

Она не заметила прихода Ромни. Она увидела его, когда он уже стоял перед ней с этюдником в руках. Он, конечно, опять нарисовал ее. Навязчиво и бестактно он постоянно ловил ее новые позы, выражение лица и настроения. Должно быть, ему безразлична боль, разрывающая ее сердце. Именно это она ему и сказала.

Он пытался успокоить ее. Она права, что чувствует себя оскорбленной. Но что поделаешь, он таким создан. Все для него превращается в картины. Карандаш, которым он водит по бумаге, думает и чувствует за него. И только когда рука нарисует то, что видит глаз, начинает просыпаться его чувство. Не быть художником для него равносильно смерти.

И с Эммой ведь то же самое? Не любить — разве это для нее не смерть? А теперь из-за пустяка она хочет отказаться от того, что составляет содержание ее жизни?

Пустяк!

Это слово еще больше рассердило ее. Дрожа от возмущения, она рассказала ему все.

Слабо улыбнувшись, Ромни покачал головой:

— Ваш гнев заставляет вас пересаливать, мисс Эмма! Женщина должна подчиниться, если речь идет о чести мужчины.

Она презрительно надула губы.

— Честь? Что за урон его чести, если его метресса поет в концертах?

Он выразительно взглянул ей в глаза:

— Может быть, ему было бы безразлично, что делает его метресса. А что, если он думает о дальнейшем? Если он думает о том дне, когда метресса станет его женой…

— Его женой? — Она вскочила, уронила шитье, уставилась на него. — Это он сам вам сказал?

— Я не хотел бы будить в вас надежд, которые могут и не осуществиться. Нет, Гревилл не сказал мне ничего. Он вообще не из тех людей, которые заранее говорят о своих планах. Но я наблюдал за ним все это время. Так как я люблю вас и желаю вам добра. Станьте на его место! Может ли человек, который носится с такими планами, действовать иначе? Внук Варвиков может в каких-то случаях жениться на своей любовнице, даже если у нее есть прошлое. Но с тех пор как он заключил ее в свои объятия, не должно быть ни малейшего повода для новых упреков. Ее безупречная жизнь должна стереть из памяти света ошибку старых дней. А теперь еще раз подумайте с этой точки зрения обо всем, в чем вы его обвиняете! Нет ли здесь простого, само собой напрашивающегося объяснения? Ах, какая вы вспыльчивая! — прервал он себя, улыбаясь, так как Эмма вскочила и хотела направиться к дому. — Не идите пока к Гревиллу, сначала хорошенько обдумайте, что скажете ему. Вы можете необдуманным словом разрушить решение, которое, может быть, еще дремлет в нем. Не будите его чересчур рано! Такому решению нужно много времени, чтобы оно выросло и созрело.

Он мягко схватил ее за руку. Она смотрела на него, растроганная. Том Кидд и Ромни — как они были похожи! И увы, как мало она могла воздать им за их любовь!

Она поднялась к Гревиллу только тогда, когда совершенно успокоилась. Должно быть, он слышал ее шаги на лестнице и вышел ей навстречу. С просветленным лицом и ласковыми словами. Он как раз получил за это время письмо из Неаполя. Сэр Уильям собирается прибыть следующей весной. Он хочет сам разобраться в делах и привести их в порядок. А до тех пор пусть Гревилл успокоит своих кредиторов.

Эмма слушала его рассеянно. Что ей сейчас за дело до сэра Уильяма и кредиторов! Она тихонько увлекла Гревилла обратно в комнату и заперла дверь.

— Прости меня, любимый! — сказала она робко. — Сжалься надо мной и не изгоняй из своего сердца! Требуй от меня, чего хочешь. Никогда больше я не ослушаюсь тебя.

Она взяла контракт и разорвала его.

Потом она лежала в объятиях Гревилла. Смеялась и плакала.

В начале 1784 года сэр Уильям снова приехал в Англию. Не успев с помощью Гревилла устроиться в Лондоне, он отправился в Эдгвар Роу. Он поздоровался с матерью столь уважительно, с Эммой так доверительно, как будто покидал их только на несколько дней. Он поцеловал персиковые щечки «вечно юной Гебы», блестящую рыжеватую волну волос «вечно призывающей к любви Венеры», поцеловал «благородные руки вечно прекрасной хозяйки чайного стола».

Он как будто вообще любил целоваться. И в таком шутливо-веселом настроении он пребывал все время. Освободившись ото всех оков, он, казалось, хотел полностью насладиться этим годичным отпуском. Он постоянно приглашал Эмму и Гревилла совершать вместе с ним и за его счет ночные набеги на увеселительные заведения Лондона, на маленьких пышных пиршествах втроем в укромных отдельных кабинетах французских ресторанов он играл роль щедрого хозяина. Он заказал у Ромни свой портрет и новый портрет Эммы в облике вакханки.