Валентин Рыбин - Государи и кочевники

— Кадыр? А чей вы будете? Не наш ли?

— Ваш, ваш, отец. Вот и младшая жена ваша, Тувак-ханым, перед вами.

Кият с недоверием ощупал её талию, грудь, плечи, лицо, сказал тихонько:

— Да, правильно, это Тувак-ханым…

— Вий, горе моё, — тоскливо проговорила она и покачала головой. — Ехала, думала: никогда не прощу ему, а здесь оказывается… хоть прощай, хоть не прощай. Спи, мой хан, отдыхай… Пойду обласкаю своего дорогого сыночка Караша.

Она вошла в другую комнату и остановилась испуганно у порога. Караш, в расстёгнутой рубашке, сжав кулаки, доказывал Кадыр-Мамеду:

— Ты и Якши, вы оба погубили его! Вы, как бешенные псы, делили между собой власть и дошли до того, что Якши-Мамед стал врагом русского государя! Якши опозорил наш честный род! Мы теперь долго будем страдать из-за него!

— Караш, брат мой, что я мог с ним сделать? — оправдывался Кадыр-Мамед. — Его развратили здесь, в Тифлисе, эти разные Муравьёвы. Это они ему вбили в голову, что все народы — и русские, и кавказцы, и туркмены должны пользоваться свободой. Он до последних дней, пока его не арестовали, всё время говорил о благоденствии и просвещении. И мне старался внушить, что на Кавказе не было бы войны, если б царь Николай не задушил вольнодумцев. Вот он какой, твой брат. Что я мог поделать?! Теперь царь загонит его в Сибирь.

— И пусть гонит, — с беспощадностью выговорил Караш. — Нет места ему ни здесь, ни на том берегу. Такие, как он, только мешают нам жить. Мы — подданные государя императора! И мы будем защищать честь нашего отечества!

— Вах, Караш, — удивился Кадыр-Мамед. — Ты совсем на туркмена не похож. Ты хоть умеешь говорить по-своему?

— Я и говорю по-своему, по-русски. Теперь у меня две родины: Туркмения и Россия…

Тувак, присев в углу на корточки, внимательно и боязливо смотрела на разбушевавшегося сына. Он наконец заметил ев и, скупо улыбнувшись, поднял на ноги.

— Встаньте, мама, и сядьте за стол. Здесь не Челекен.

Он усадил её в кресло, налил в стакан чай и подал, изящно оттопырив мизинец.

— Ва-хов, — вздохнул Кадыр-Мамед. — Если так, братец, умеешь держать себя, то и к командующему ты сможешь пойти. Надо попросить, чтобы выпустил Якши из тюрьмы. Но он не поедет на свой берег, мы найдём ему место в Тифлисе, около отца. Вот Тувак-ханым и Якши-Мамед вместе будут ухаживать за отцом.

Аннамухамед поморщился.

— Не думаю, чтобы генерал Нейгардт освободил его. Да и нет сейчас генерала в Тифлисе. На линии он. Разве не знаешь, какие там дела, в Дагестане? Шамиль бьёт наших солдат, никак не могут с ним справиться.

— Мы подождём его приезда.

— Ну, хорошо, — не сдавался Аннамухамед. — Приедет Нейгардт, ты добьёшься приёма к нему. Войдёшь, поклонишься, окажешь: «Отпустите Якши-Мамеда». «За что сидит?» — спросит генерал. Ты ответишь: «За то, что поднял руку на русских». «Идите, уважаемый», — скажет Нейгардт. А может, и тебя заодно к Якши в тюрьму бросит!..

— Вах, братишка, зачем пугаешь?

— И не собираюсь путать. Просто хочу, чтобы ты смотрел на окружающее глазами воспитанного человека, а не муллы, зазубрившего коран. Вот так-то, дорогой мой братец, преданнейший слуга аллаха!

— Ты аллаха не трогай, — внезапно возмутился Кадыр. — Всё от аллаха: и земля, и люди, и скот.

— Ладно, брат, не будем об этом. Придёт время, и ты скажешь: «Кто милует бога, того жалует царь».

— И о русском боге скажем, и аллаха не забудем…

Штаб главнокомандующего — белый дом под горой, с колоннадой и обширным садом — в эти дни выглядел заброшенным. Почти все штабисты находились на линии фронта, в горах Дагестана. Там же пребывал и сам генерал Нейгардт. Все попытки погасить пожар войны на Кавказе разбивались о беспримерную стойкость горцев. Русские солдаты дивились храбрости абреков, офицеры порой расписывались в своём бессилии, а государь император менял главнокомандующих. Барон Розен был заменён Головиным, Головин — Нейгардтом, но положение на линии не изменилось. Две новых пехотных дивизии, с которыми вошёл в горы Нейгардт, лишь на какое-то время оттеснили горцев. Затем Шамиль со своим войском вновь захватил инициативу: занял Гергебиль и вынудил царских солдат оставить Аварию. Тотчас пошли разговоры: «Кто следующий на пост главнокомандующего?» Не без основания называли Воронцова. Слухи эти кружились, как чёрные галки, над Тифлисом. Пребывавшие в «Белом доме» квартирмейстеры и советники беспрерывно копались в бумагах, выметая следы одного командующего и утверждая в приказах и рескриптах другого. Непостоянство в руководстве кавказской армией налагало отпечаток безразличия и бездеятельности. Дела канцелярии были запутаны, бумаги, порой самые важные, бесследно исчезали. Забывались и не выполнялись принятые решения. А о людях и вовсе не помнили. Когда Кадыр-Мамед, поборов робость, переступил порог кабинета правителя канцелярии главнокомандующего и сказал, что он пожаловал по делу Кият-хана, тот даже передёрнул плечами.