Валентин Рыбин - Государи и кочевники

Выходя ненадолго из кибитки, Махтумкули-хан с презрением смотрел в сторону залива, где, уже забыв обиду на «капыров», рыбаки мастерили новые киржимы. Полу сгоревшие доски и прочие детали старых парусников валялись возле тамдыров — им суждено испепелиться в огне. Новый свежеспиленный лес люди везли из астрабадских джунглей. Обтёсывая доски, готовя к рыбной ловле сети и кроша свинец на дробь, переговаривались между собой: «Хвала всевышнему и ак-падишаху, что отвели от наших кибиток беду. Если урусы встанут посреди туркмен и каджаров — войны не будет».

На четвёртый день после отъезда сына и племянника в кибитку сердара неожиданно вбежал один из слуг и торопливо сообщил:

— Черкез вернулся… с цепями на ногах…

— О, проклятье, — застонал Махтумкули-хан. — Где он?

Племянник, оборванный, злорадно посмеиваясь, вошёл в кибитку.

— Ха, эти собаки и меня хотели везти в Тегеран, — сказал он самодовольно, — но не такой Черкез-джан. Ночью, когда их сарбаз [27] Сарбаз — солдат. подошёл близко к палатке, в которой держали меня, я кинулся на него, завладел его ножом и убил. Потом разодрал цепь, сел на коня и поскакал к Гургену. Они кинулись за мной, но я перебрался на этот берег!

— Мамед где? — теряя терпение, злобно спросил Махтумкули-хан.

— Вай, дядя, не спрашивал бы о нём. Как только нас привезли к Ардашир-мирзе, он сразу повелел: «Сына сердара отправьте в Тегеран».

— О, судьба… Какой я доверчивый глупец! — ещё злее заговорил сердар. — Как я мог довериться им?

— Дядя, скажи спасибо мне, а то и тебя бы они заманили к себе, — наставительно заявил Черкез-племянник. — Как только твой преданный дервиш слез с верблюда, Ардашир-мирза похлопал его по плечам и сказал: «Давно вас ждём, дорогой Али-Бакар. Засиделись вы у них. А где же Махтумкули-хан?» Тогда дервиш ответил: «Он осторожней шакала и мудрее беркута. Но ничего, шах-заде, не пройдёт и недели — и он пожалует сюда, ко мне!» Я слышал этот разговор сваими ушами…

В полночь, когда аул Гасан-Кули пребывал в покое, слуги Махтумкули-хана принялись разбирать кибитки и грузить их на верблюдов. Чабанам было приказано поднимать отары и гнать под Кизыл-Арват. К утру на месте кибиток сердара остались лишь клочки войлока да обрывки верёвок.

Теперь, когда последний недруг бежал с поля боя, Кадыр-хан успокоился. Ходил по Гасан-Кули, полный величия и достоинства. Внешне он и раньше казался таким, но сейчас превосходство выказывал каждым своим словом, каждым движением. Целая свита ханов и старшин сопровождала его, боясь пропустить сказанное ханом. Рядом неизменно шествовал Мамед-Таган-кази — вечный раб Кията, наконец-то почувствовавший свободу. Имя Ка дыра не довлело над ним, ибо молодой хан был сверстником ишана и его приятелем с самого детства. К тому же молодой хан отличался благочестивостью, не пропускал ни одной молитвы, и это ещё больше сближало их. С первых же дней своего правления Кадыр-хан принялся учить народ смирению. По зову азанчи те, что познатнее, спешили к мечети ишана и свершали молитвы там, бедняки — возле своих кибиток или прямо на киржимах. Но избави боже, если кто-либо пренебрегал ритуалом! Такие приглашались на беседу в мечеть и часто выходили оттуда побитыми. «Аллах и русский государь — вот две силы, которым должны поклоняться правоверные, — внушал ишан. — Аллах — на небе, государь — на земле!» Как символ величия и силы русского государя, стояли в заливе парусники морской полицейской эскадры. Уходили одни, приплывали другие. Ни ишан, ни Кадыр-хан теперь не допускали даже мысли о возвращении Кията и Якши-Мамеда и новых смутах и распрях. Всякому, кто теперь бы посягнул на их железную власть — будь то отец или брат, — они перерезали бы глотки.

Кадыр-хан жил в одной из келий мечети, возле ишана, и старался не встречаться с родственниками. Лишь незадолго до отъезда на Челекен он повидался с матерью. Постаревшая лицом и ссутулившаяся, она сама пришла в святую обитель к сыну. Поднявшись на каменное возвышение, она сняла кожаные чувяки и, ступая за служанкой по тёмному коридорчику к кельям, залопотала набожно:

— Аллах всевидящий, помоги… Не наступить бы во тьме на твоих ангелов…

Сына она застала за чтением Корана. Он сидел при зажжённой свече, опершись спиной на подушку, и держал перед собой толстую потрёпанную книгу.

— Святым хочешь сделаться? — усмехнувшись, сказала Кейик. — Не поздно ли спохватился? После того, что ты сделал с отцом и братом, в святые ты не годишься, верблюжонок.