Берды Кербабаев: Чудом рождённый

Между тем, Нобат-ага продолжал бормотать:

— Будь он проклят, этот подлец Гельды! Он опозорил имя своего отца! Наглотался терьячного дыма и твердит: «Я сын Теч-сердара…» Что тут скажешь! Лучше бы вместо него родился каменный пестик для ступки! Ни чести, ни совести — один терьяк! Был бы я правителем, закопал бы его в землю вниз головой, чтоб другим было неповадно. Он пустил на воздух вместе с дымом не только свою долю наследства, но и твою. Не будь этого, разве ты сидел бы тут, как красномясый, неоперившийся орлёнок?

Кайгысыз не заплакал от этих горьких слов только потому, наверно, что давно свыкся и с голодом и со своими лохмотьями и не мог себе даже представить другой жизни. И не было у него злобы на брата терьякеша. Если бы попался сейчас под руку толстогубый, — вот ему бы худо пришлось! Сегодня он ударил его кулаком, а недавно, шакал, дразнил при народе: «Что лезешь со мной спорить? Какая разница между тобой — рабом, родившимся от рабыни, и щипаной вороной? Иди, паси своих коров?» Даже самая маленькая ранка в детском сердце долго не заживает. И вот сейчас Кайгысыз сумрачно водил глазами по сторонам, почти уже не слушая старика, а тот в приступе болтливости добрался уже до пятой жены Теч-сердара.

— …Первую звали Дурды, и была она из племени топазов. От нее — дочь. Вторую звали Хал. Агаджан-сер-дар от нее. Третью звали Джемал, она из племени салык, Ялкаб родился от той жены. Четвертая — Баныгуль, дочь главного гератского советника. От нее — Гельды и ты, Кайгысыз. Пятая — Байнур, дочь гератского казначея. Курбан от нее…

Кайгысыз прервал эту родословную:

— Нобат-ага, через четыре дня я поеду — знаешь куда? В Теджен.

— В какой аул, говоришь?

— Не в аул, а в город. В школу!

— Ышгол? — переврал старик незнакомое русское слово. — Что это такое? Лавка, где продают свеклу?

— Нет, Нобат-ага, школу не едят. Я поеду в мектеб. А по-русски это и называется — школа.

— Русская школа?

— Говорят, что русская.

— Кто тебя туда посылает?

— Сам не знаю. Гельды сказал: «Тебя возьмут в школу».

— Он насильно заставляет тебя учиться в русской школе?

— Раньше я боялся ехать, даже плакал. А сейчас решил…

Старик горестно закачал головой.

— Что делается на свете! Кто такой Теч-сердар? Кто такой Ышкол? И вот любимый ребенок сердара должен становиться русским!

— Нет, не русским! — рассердился Кайгысыз.

— Так кем же?

— Школа как будто и русская и туркменская.

— Все, кто родятся от помеси двух пород, называются метисами. Но эту школу я даже не знаю, как назвать!

— Говорят, что если окончить эту школу, будешь толмачом.

— Толмач? Переводчиком? Не могу сказать, что это мне не нравится. Если приезжаешь в город и не знаешь языка, то мало чем отличаешься от скотины. Нельзя сказать, что это мне не нравится…

Похоже было, что слова Нобат-ага обрадовали мальчика. Он с живостью принялся объяснять:

— Вот видишь, я больше не буду возиться с коровьим навозом. Потом я слышал, что в школе хорошая еда и учеников одевают во всё новое. И учиться там будут только туркменские ребята.

Старик одобрил эти слова.

— Я вижу, верблюжонок, ты все обдумал. И ты прав. Как отец скажу: поезжай! Останешься здесь — буду бояться за тебя. Если примером для ребенка будет урод Гельды, — язык не поворачивается сказать, что это будет! А в школе ты станешь человеком. Неграмотный слеп. Все мы в ауле слепые. Когда мулла куда-нибудь уедет, а нужно прочитать письмо, садимся на коня и скачем в Душак или Теджен.

Старик помолчал, потом взял за руку мальчика и сказал:

— Одного я боюсь…

— Ты думаешь, я еще маленький и меня будут бить?

— Что попадает в соль, становится соленым. Попадешь в эту школу — станешь русским.

— Тогда… значит, не ехать?

— Поезжай! Только помни, что ты туркмен. Люби русских, люби персиян, люби кого хочешь. Всюду есть добрые люди. Но не изменяй своему народу, память о нем береги пуще своего ока.

Кайгысыз растерянно моргал, не понимая, почему разволновался старик и что ему ответить. Они долго так сидели, не глядя друг на друга, пока, наконец, Нобат-ага снова нарушил молчание:

— Смотри, верблюжонок, солнце коснулось земли подбородком. Говорят, сомнение — враг смелости, капкан на дороге идущего. Мне еще много надо сказать тебе, но оставим это до твоего возвращения. А пока — прощай! Будь здоровым и сильным.

И старик обнял мальчишку.

В том ауле, где прошло мое детство, тоже не было школы. Не было и грамотных. Но мне повезло. Отец сказал: