Валентина Фролова - Падение Херсонеса

Утро еще раннее, свежее. Но солнечное, радостное. Подымающееся солнце бросает широкие пурпуровые столбы на воду. Хорош Борисфен [1] Днепр. . И широк, и глубок, и красив. А с морем никакого сравнения. Тени от стен, от башен по-утреннему длинны, доползают до кромки воды. Верно, спит еще в своей опочивальне в Священном дворце красавица-царевна. Волосы гречанки черны. Брови, ресницы черны. От длинных ресниц тень на нежных подглазьях.

Ну спи… спи пока…

Возьму Херсонес — тебя возьму, царевна! Помните, ромеи, Рим был велик, да пал под ударами варваров.

Научу вас, ромеи кичливые, слово держать.

Не воевать вам, ромеи, с Киевом надо — дружить. Могущественный, сильный Рим пал под напором кочевников — готов, франков. Греки и сказали: «Константинополь — второй Рим». Теперь у них и слава великого Рима, и вера великого Рима, христианская. Потому, считают они, царь ромеев — первый царь среди всех царей. У Бога власть над всем миром, у царей Византии над всей землей.

За спиной князя Русь, веры взыскующая.

Рванули водой и сухопутьем в Киев гонцы, послы, проповедники.

Сильный Киев — для всех соблазн.

Иудеи нахваливают свою веру. Мусульмане свою. Христиане свою.

Сам папа римский присылал посольство тайное.

Князь выбрал христианскую веру.

Веру ромеев.

Оно и со старыми богами было неплохо. Перун, Даждь-бог… Любил их князь. Перун как загремит в небе, как загромыхает на весь мир, как насупит брови, нахмурится тучами — такого страху нагонит, дрожь тебя прошибет от затылка до пяток. А отгремит, отойдет душой, подавит гнев — и нивы колосятся, жатва обильная, уловы рыбы богатые, в лесах зверья без счету, только охоться. Чем плох бог? Чем плохи боги? Но много богов — много раздору. Ромеи — умные. Царя у них два, два брата, Василий и Константин. Царя два — государство одно. А у руссов брат на брата идет. Что ни домок, то свой царек.

Будет одна вера, будет одна Русь Киевская.

Ради Руси единой готов князь забыть прежнюю веру.

За оборонительными стенами Херсонеса крыши домов. Светятся, играют на солнце золоченые кресты церквей. Много красивого в христианстве. Сколько городов князь прошел с огнем и мечом, сколько спалил, разрушил, растоптал, никогда жалости не знал. А вот эту красоту, маковки церквей, золотые кресты над куполами, почему-то жалко.

Пошто, ромеи, Владимира злите?

Вас со всех сторон теснят кочевники, Русь со всех сторон теснят кочевники.

В необозримых степных пространствах вокруг Руси двигаются, перемещаются огромные орды кочевников. Они не сеют, не пашут. Разводят крупный и мелкий скот, питаются мясом и молоком. Ищут новые пастбища. И нового случая для грабежа. Налетели на град, на селение. Вчера тут жизнь была — сегодня и дома, и дворы, и люди-трупы черны. Один запах спаленного дерева да заживо сгоревшей человечины. Владимир силен. Удары отражает. Отгоняет кочевников. Но будь Киев и Константинополь заодно, кочевники бы поостереглись. Знал бы каждый, идет на пастбище — найдет кладбище.

И Анна бы князю не нужна, да лживы ромеи. Бог у них один, а на слове ромея не поймаешь. Владимир в угоду царям уже трижды крестился. Латынянин крестил своей латынью. Болгарский пресвитер крестил. Русс, долго живший в Константинополе и ставший христианином, крестил. Чего царям надо?

Знает Владимир, что нужно царям. Нужно, чтобы он сам прибыл в их город.

Чтобы пал ниц. Чтобы, боясь взглянуть в лица Великих и вдруг ослепнуть, грохнулся бы челом о пол. И, червь слепой, пополз бы к их ногам, облобызал бы, залил бы благодарными слезами кампагии, обувь из порфиры и жемчугов, которую они, цари, да еще царь персов носить имеют право. От них, от Василия и Константина, христианство бы принял.

«Аз есмь червь», — учат их книги, требуют повторять это денно и нощно. Я — червь? Под Богом — червь. Но вы, цари земные, еще докажите, что вы лучше меня, князя киевского. Русь не меньше Византии. Вы у меня помощи просите, не я у вас. Почему же я — червь, а не вы — черви?

Нет, не будет Анны — не жди от ромеев твердости в слове…

— Князь! Наши! — проговорил дружинник за спиной.

Князь и сам видел. Растворились врата в стене. Тяжелые, хоть и называемые «малыми». Стража выпустила Ратибора и Беляя. В чванливом Херсонесе человеку с положением нельзя ходить без слуг за спиной. За воеводами двенадцать дружинников, по шесть на каждого. Дружинники не в плащах воинов, а в длинных рубахах. Вроде впрямь слуги. Сами воеводы в плащах. Ратибор в красном, Беляй в зеленом. Плащи, как положено у воинов, заколоты на плече. Оба без мечей: «Мы мирные. Мы идем к тебе, стратиг, чтобы повторить то, что ты уже слышал: отдавай свою дочь за нашего князя». Идут воеводы ходко. Едва удерживают себя, чтобы не сбежать вприпрыжку по лестнице в скале. Вот они на причале. Веселые! Глаза у обоих лукавые и смеющиеся. Все, как надо, князь! Тупой и упрямый стратиг опять отказал. Значит, война. Возьмем Херсонес. А потом на ладьи. И — в Константинополь. Прибил свой щит на врата Царьграда пращур твой, Вещий Олег. И мы прибьем!