Ирина Гуро - Горизонты

Он взял у нее из рук корзинку, и они двинулись от вагона. Фрося шла как во сне. «Его уже нет?» — спросила она странно, без выражения. Он молча кивнул. Они вышли на площадь, и Василь хотел было повернуть к поселку, но она сказала быстро, словно решила это давно:

— Нет, я туда не хочу.

«Куда же нам?» — растерянно подумал он, все еще крепко держа ее под руку. И вспомнил, что на Вокзальной площади есть столовая со странным названием «Каменный столб». Непритязательная забегаловка для работяг с ночной смены.

И правда, здесь было их полно, усталых людей, поспешно выпивающих стакан чаю с сайкой, без лишних разговоров. Он почувствовал, что Фрося дрожит, и заказал «пару чая»: «Каменный столб» подражал «Русскому трактиру».

«Она не заплакала, это плохо», — думал он, не зная, как начать, что сказать ей, только понимая, что слезы облегчили бы ее. И его тоже — подумал он.

Но она обратила к нему странно спокойное, по-монашески отрешенное лицо и попросила тихо:

— Как это случилось? Все, все расскажите.

Он, конечно, был готов к этому и все же растерялся. Но она настаивала своим странно спокойным взглядом, и он стал рассказывать о той ночи в селе Терновка на Старобельщине.

— Как он умер? Он не мучился? — спросила она.

— Нет. Стреляли из обреза из-за угла. С точным прицелом. Две пули в грудь. Он умер сразу.

Она кивнула. «Перекрестится», — с неловкостью подумал он. Но она не перекрестилась.

И больше ни о чем не спросила. О чем-то думала, жадно отхлебывая чай и грея руки о стакан. А в забегаловке было жарко и сразу почему-то стало пусто. Тоска заполнила его всего: представилась ее жизнь как бесконечная серая пелена. Постепенно погаснут воспоминания и боль притупится, и она, молодая, такая искренняя и умеющая чувствовать, потухнет тоже. Навсегда.

— Фрося, горе очень большое, но жить надо, — неуверенно начал он.

— Да, да… — Она встряхнула головой, и узел волос, стянутый сзади, рассыпался. Прямые волосы упали ей на спину, но она не подобрала их. Это странно изменило ее облик. Она показалась ему вовсе не монашкой, просто страдающей женщиной.

Она начала так, словно уже все обдумала, решила:

— Вы, Василь, вы вот что… вы мне помогите.

— Конечно, конечно, помогу, — заторопился он, напряженно думая: о чем это она?

— Помогите мне уехать. Куда-нибудь.

И поскольку он молчал, она, наверное, подумала, что он сомневается, и заговорила:

— Я многого не умею, но я сильная. На монастырских огородах до седьмого поту… И кули с мукой таскала: мужиков-то нет. Не побоюсь ни грязи, ни холода, а обратно… я не могу.

Он был так поражен, что не собрался с ответом.

— Я, Василь, не вернусь в монастырь. Ни за что. Ни за что под эту крышу, где убийцы ховаются. Не надо мне этой жизни. И в бога не верую больше.

«Сказала «не верую» — по-монашески», — невольно отметил он.

Она выговорила это с такой силой, что щеки у нее порозовели, и все это, такое неожиданное, такой поворот поначалу ошеломил его. Что-то вроде стыда сковало Васщгя: вот ведь как она повернула, а он-то думал…

Фрося, не так объяснив себе его молчание, уже просяще проговорила:

— Вы мне только помогите устроиться куда ни на есть. Хоть в лес, хоть под землю…

Он наконец совладал с собой:

— Вы это правильно надумали. Поедете в Донбасс, Фрося, там очень люди нужны, разные…

— Поеду, поскорее только.

И он тотчас сообразил, как это сделать. Он сказал ей, чтобы она ждала его возвращения.

— Я буду ждать, — она подняла голову, и впервые он увидел ее глаза, отчаяние и решимость были в них. Но она сказала спокойно: — Документы из артели я возьму, они у меня в порядке. И деньги есть на первый случай.

Она уже пересилила что-то в себе и, кажется, хотела остаться одна со своим горем. Василь ушел с точным ощущением, что не он ее — она его духовно поддержала: почему-то ее решение, такое безоговорочное, обернуло и его к жизни, вынесло на какой-то твердый берег.

Вернувшись со Старобельщины, он занялся Фросиными делами. Хотелось, чтобы она попала в среду хороших людей, чтобы никто не попрекнул ее, не посмеялся над ней, — это ведь так легко было сделать. И он вспомнил об одной славной девушке, сестре его сокурсника. Она училась в педагогическом и теперь ехала клубным работником в Донбасс.

Он разыскал ее, и все так хорошо сложилось, что Люба Панченко как раз собиралась к отъезду, получив назначение заведующей клубом на шахте. Она обещала позаботиться о Фросе.

Он пришел проводить их на вокзал. Фрося стояла у вагона в группе молодых женщин и так не выделялась среди них, так была «подогнана» под некоторый установившийся стандарт деловой девушки, интересы которой связаны с ее работой, с ее коллективом, с общими планами, что Василь подивился новому повороту жизни Фроси. «Хоть эта не пропадет», — с облегчением подумал он, глядя вслед уходящему поезду.