Сергей Юрченко - Скопец, сын Неба

Юноша смотрит на него с недоумением. Неужели в эту минуту Иисус смеется над ним? Такое бессердечие.

- Учитель, мне ведь плохо.

- Я не желаю тебе, мой мальчик, страданий и потерь. Они сами к тебе придут. Но я не желаю тебе благополучия и счастья. Пусть тебе будет плохо.

Иоанн застывает в скорбном размышлении как изваяние.

- Я все же пойду, -произносит он наконец.

- Прощай.

Спускаясь вниз со склона, он все еще не может поверить в происшедшее. Учитель порвал с ним. Это невозможно! Сейчас Иисус окликнет его, ласково улыбнется и благословит на сыновний долг. Дети должны погребать своих родителей. Это свято. Неужели Иисус всерьез может хотеть, чтобы Иоанн оказался неблагодарным сыном? Нет, учитель не может желать такого!

Но Иисус его не окликает. Иоанн оборачивается. Иисус опять сидит спиной к городу и смотрит на воду.

На Иоанне нет лица, когда он садится позади брата на коня и уезжает, даже не попрощавшись с Матфеем, в доме которого прожил около двух месяцев. Он стал здесь отверженным. Уже отъехав на сотню метров, он бросает прощальный взгляд на таможню, стоящую между Капернаумом и Галилейским озером. В одно озеро не войти дважды. Эта страница его жизни перевернута навсегда. Как все плохо!

Дом Матфея стремительно теряет своих жильцов одного за другим. В один день его покинула Мария, затем Иоанн, а на следующий день его покидает Иисус.

На камне у ворот сидят Иисус с Иудой.

- Я устал, Иуда. Мне кажется, вся скорбь мира собралась во мне. Где-то сейчас от голода плачет ребенок, и этот ребенок - я. Где-то сейчас гибнет армия, и эта армия - я. Где-то сейчас горько плачет женщина, и это женщина - я. Где-то сейчас тяжко умирает старик, и этот старик - я. Где-то сейчас страдает человек под пыткой, и этот человек - я. Я не могу больше нести это на себе.

Наступает пауза. Иуда не задает вопросов.

- Я видел сон, - продолжает Иисус. - Был пир, и я сидел со многими за столом, полным яств и напитков. А потом внесли блюдо с сердцем. И я его ел. И когда ел, вдруг понял, что это - мое сердце. Я ел свое сердце. Ты тоже был со мной на том пиру. Мы вместе ели мое сердце.

Иуда внимательно вглядывается в Иисуса. У него действительно очень усталое, тяжелое лицо. Пришла очередь Иуды говорить.

- Сны? Что они значат? Я не знаю, - произносит он. - Я иногда вижу один сон. Это дом моих родителей, моей семьи. Все комнаты полны людей, и они меня раздражают. От них некуда спрятаться. Я вижу своего отца - таким, каким я его запомнил, и вижу себя - таким, какой я есть сейчас. Я уже старше его, но в том сне мы все равно остаемся отцом и сыном. Старый сын еще молодого отца. Между нами происходит спор. Возможно, из-за гостей во всех комнатах. Спор, какой бывает между близкими людьми. Готовые отдать друг другу многое, они вдруг не хотят поступиться пустяком и скорее умрут, чем согласятся. Так мы спорили с отцом, не желая уступить друг другу. Тогда отруби мне голову, сказал я ему. И мы идем искать подходящее место для этого. Но все комнаты заняты людьми, и мы идем мимо них в поисках свободного места. И вот, мы входим в пустую комнату, я кладу свою голову на стол и думаю: теперь он отступит, деваться ему некуда. А через мгновение я с изумлением понимаю, что мой отец отрубил мне голову. Боли нет. Я вижу собственную голову и чувствую только изумление. Он это сделал.

Иуда хмуро усмехается.

- Однажды в Дамаске я встретил одного базарного прорицателя. Я рассказал ему этот сон. Его ответ сводился к тому, что моему отцу грозит опасность. К тому времени мой отец уже двадцать лет лежал в гробу. Этот прорицатель еще кое-что мне нагадал… - Иуда на мгновение замолкает и смотрит на Иисуса, словно решая что-то про себя, и затем произносит, - но это не имеет значения. Прорицатель ведь не стоил тех денег, которые я ему заплатил.

И опять наступает долгая пауза. Им не нужно заполнять время словами, они оба умеют молчать.

Декабрьское небо в последние дни иудейского месяца Кислев затянуто завесой черных туч.

Иисус начинает говорить, медленно, почти с видимым усилием выдавливая из себя фразы.

- Жизнь кажется самым естественным занятием. Жить… это умеют даже дети. Но иногда на жизнь не остается сил. Тяжело слушать… говорить… даже дышать трудно. Я изнемог на дороге. Мои руки пусты, - он поднимает свои ладони, словно удостоверяясь в справедливости своих слов, - почти пусты. Осталось выпустить из них жизнь. Иуда, здесь нам придется расстаться. Я хочу остаться один. Я пойду туда, в горы. Сейчас.