Сергей Юрченко - Скопец, сын Неба

Ковыляющей походкой к ним приближается Иуда. Он не просто хмур. Он зол.

- Что ты делаешь? - гневно он говорит Иисусу. - Зачем ты дразнишь людей? Зачем ты будишь в них зверя? В Александрии тебе запретили входить в синагоги. В Иерусалиме тебя чуть не зарезали. В Назарете тебя хотели сбросить в ущелье. И вот в Капернауме тебя готовы забить камнями. Что дальше? Хоразин? Вифсаида? Дай угадаю. В Хоразине тебя посадят в яму, чтобы уморить голодом, а в Вифсаиде тебя потащат к озеру, чтобы утопить. Чего ты добиваешься? Эти люди не станут другими! Никто не станет лучше!

Иоанн, забыв о боли и позоре, застывшими - теперь от удивления - глазами смотрит на Иуду. Ему не верится, что этот флегматичный старик способен на такую дерзость - выговаривать тому, за кем ходит тенью. Разве тень может упрекать своего владельца?

- Чего ты добиваешься? - гневно говорит тень. - Если ты хочешь умереть, зачем далеко ходить? Давай я убью тебя.

И невероятно: Иисус не сердится на этот выговор своей тени. Он как-то странно смотрит на Иуду и произносит очень серьезно:

- Я подумаю над твоим предложением, друг.

Иуда устало опускается на землю и уже спокойно добавляет:

- Впрочем, я с первой нашей встречи знал, что ты не из тех, кто хочет умереть в своей постели.

По мере успокоения Иоанн начинает понимать, что чудом избежал смерти. Он пытается вспомнить, храбро ли он держался перед своими палачами, и ему кажется, что храбро.

- Зачем они так, учитель? - горько спрашивает он. - Ведь мы с добрым к ним пришли.

- Не давай святыни псам и не бросай жемчуг свой свиньям. Молчи, Иоанн, как молчат камни. Только молчание защищает нас от осквернения. Говоришь слово и предаешь себя на поругание. Молчание, только молчание! Этот мир полон шума. В нем все говорят. Как будто им есть, что сказать. А в Царстве Небесном, мой мальчик, стоит великая тишина.

Иоанн садится и утирает слезы обиды. Возлюбленный учитель находит для него чудные слова утешения. Иисус обнимает его и по-отечески треплет.

- Ну, кто же твой ближний, Иоанн? - смеется он. - Набожный фарисей, побивающий тебя камнями, или грешный мытарь, принимающий тебя в своем доме, как дорогого гостя?

- Мытарь.

- Вот и я так думаю. Один грешник дороже девяносто девяти праведников. Эти праведники невыносимы. Уж очень они любят себя. А возлюбивший душу свою мертв для Неба.

- Да, учитель.

Иисус печально улыбается юноше. Ему легко утешить Иоанна, но он не может найти утешения себе. Иоанн чувствует это. Рана Иисуса глубже, чем его собственная, и она никогда не заживает. По дороге к дому Матфея Иисус вдруг начинает цитировать израильские летописи:

- И воцарился Бела, и умер Бела. И воцарился Иовав, и умер Иовав. И воцарился Хушам, и умер Хушам. И воцарился Гадад, и умер Гадад. И воцарился Самла, и умер Самла. И воцарился Саул, и умер Саул. И нет конца этой истории. Что было, то и будет. Что делалось, то и делается. И нет ничего нового под солнцем. – А затем печально добавляет:

- В моей крови текут тысячелетия! Я устал быть человеком.

Иоанн заглядывает в потухшее лицо учителя и откладывает свои вопросы на потом. Почему Иисус больше Моисея? Почему ему тысячи лет? Кто же он, Иисус из Назарета, который устал быть человеком?

Матфей встречает их на дворе таможни с водой и полотенцем. Он накрыл стол на ложе под акацией в предвкушении интересного воспитательного застолья. Но скоро понимает, что вчерашняя трапеза не повторится. По лицам своих гостей он догадывается, что в Капернауме что-то произошло. Иоанн подтверждает его догадки. “Учителя и меня фарисеи хотели побить камнями”, - с гордостью сообщает он. Матфей сочувственно смотрит на них. Ему тоже достаются оскорбления от горожан, но убить его не пробовали. Впрочем, он понимает, что дело не в этом. Иисус решает для себя что-то глубоко личное. Об этом личном лучше всех догадывается Иуда, но он тоже молчит.

Иисус не притрагивается к еде, и Матфей понимает, что его хлебосольство сейчас неуместно.

Иисус мрачно смотрит в сторону города.

- Горе Капернауму! Горе Назарету! Горе всем галилейским городам. Я хочу покинуть эту мертвую землю. Стряхнуть ее прах со своих ног и забыть ее навсегда. Лучше жить среди чудовищ. Лучше иметь дело со зверями, чем быть пророком у этих людей.

- Куда же ты пойдешь? - спрашивает Иуда.

- Куда угодно. В Финикию…

- Смотреть на храмы Баала и Астарты? - с хмурой иронией произносит он.

- Я их уже видел, - устало отвечает Иисус. - Но они хотя бы честны. Они служат наживе и поклоняются похоти. Их боги откровенны и бесстыдны в своем человеческом. Наши лицемеры занимаются тем же, но никогда не признаются в этом. Делает ли святыня людей лучше? Сомневаюсь. Но она точно делает их двуличными. Святыня не меняет человеческой сути. Она лишь развязывает человеку руки. Теперь у него есть святыня, и он многое может себе позволить. Видеть соринку в чужом глазу и не замечать бревна в собственном глазу. Я не знаю, Иуда, куда идти. Звери имеют норы, а мне нет места на земле.