Сергей Юрченко - Скопец, сын Неба

Иоанн скорбит обо всем смертном человечестве. Если бы он был богат, он раздал бы свое имущество нищим. Если бы у него была власть, он бы вершил справедливость. Если бы у него была слава, он учил бы людей истине. Если бы у него было всемогущество, он спас бы своего отца для Царства Небесного. Потрескивают угли в костре, бросая причудливые блики на стены сарая, сквозь оконце видно черное, затянутое завесой небо, пахнет сеном и дымом. Радуйся во все дни жизни своей, сказал мудрый царь Соломон. Как тут радоваться? Плакать хочется.

Чтобы отвлечься от горьких дум, Иоанн начинает ворошить прошлое. На память ему приходит злополучная свадьба, а вслед за ней и все, что ей предшествовало…

В Назарете никогда не было пророков. В Священном Писании упоминались многие города - израильские и иноплеменные, но Назарета там не было. Слава всегда обходила его стороной. Этот маленький галилейский городок, расположенный на вершине горы, обрывающейся ущельями с двух сторон, был природной цитаделью и жил своей замкнутой жизнью как в крепости. Греко-сирийские колонисты не заходили в эту глухомань, предпочитая селится близ рек и торговых путей. Оккупанты римляне тоже не сочли нужным ставить гарнизон в таком захолустье. Назарет сохранил этническую чистоту со времен Селевкидов и не любил чужаков.

Назаритяне проживали свою жизнь на поверхности горы, а когда умирали, их хоронили в родовом склепе, выдолбленном в одном из двух покатых склонов, так что всякий горожанин был связан с Назаретом вечными узами - не только пожизненно, но и посмертно. Город-могильник никого не хотел отпускать от себя. В нем процветало фарисейство. Здесь даже не признавали чужие деньги. Случайный путник, забредший в этот город со своими денариями или драхмами (хотя такого никогда не бывало), скорее умер бы с голоду, чем купил за свои монеты с изображениями цезарей и зверей кусок хлеба у фарисея, свято чтящего вторую заповедь Моисея.

Отец Иоанна и Иакова Зеведей левит был председателем городского суда и одним из лидеров фарисейской партии. Разумеется, он был по всему прочему и членом городского совета. В маленьком городке, где все друг друга знали, а любая семейная тайна тут же становилась общественным достоянием, судейских забот у Зеведея было немного. Иногда приходилось разбирать имущественные тяжбы, а чаще это были административные взыскания. И Зеведей охотно штрафовал провинившихся в пользу казны, с которой сам и кормился.

Большую часть своего времени он проводил в контроле за тем, насколько строго сограждане соблюдают предписания Гиллеля и Шаммая, основоположников фарисейства, в котором была регламентирована вся жизнь праведного израильтянина: как есть и как спать, как входить и как выходить, как женить и как хоронить, кланяться, дышать, умирать. Такая приверженность ритуалам, несомненно, восхитила бы китайского законоучителя Конфуция, но она была тяжелой ношей в повседневной жизни простого труженика, которому кроме ритуалов нужен был еще хлеб, а в Галилее его не раздавали даром, как в Риме.

Сытого Зеведея не беспокоили желудки горожан, он пекся об их грешных, невежественных душах. Если он не заседал в суде и не следил в домах за омовением чаш и скамей, то ходил по улочкам Назарета и наставлял в Законе каждого встречного. Когда он шел по городу в своих судейских ризах, с молитвенными ремешками на лбу и левой руке, в сопровождении двух нарядных сыновей, он чувствовал себя тем, кто получил все, чего заслуживает праведный человек: хорошую семью, почтение сограждан и благоволение в очах Божьих. Вышагивая с гордо поднятой головой, он не замечал, как люди, приметив его издали, стремятся проскочить мимо него или вовсе спрятаться за углом. Это видели его сыновья, и братьям становилось неловко за их невыносимого отца. И совсем уж было стыдно, когда Зеведей, отличавшийся хорошей памятью, останавливал прохожего и, начав с вежливых расспросов о его жизни во всех мелочах, переходил к наставлениям и поучениям. Бедный горшечник или садовник переминался с ноги на ногу и тоскливо поглядывал по сторонам, но сохранял почтительную позу и не смел оборвать судью, ибо тот, кто не заботился должным образом о спасении своей души, становился врагом Зеведея. Никто не хотел стать врагом такого влиятельного человека в городе. В конце концов, он отпускал беднягу, которого, возможно, давно заждались в цеху или на винограднике и теперь осыпали упреками в нерадивости.

Иоанна и Иакова очень тяготили эти показательные прогулки с отцом, но они тоже не смели восстать против судейского авторитета и покорно сопровождали его в качестве почетного эскорта. Иногда братья сговаривались и, ссылаясь поочередно на недомогание, сопровождали отца поодиночке. Младший Иоанн чаще прибегал к этой хитрости, а судья, ничего не подозревая, только повторял, что его младший отрок с детства отличался более слабым здоровьем, чем первенец Иаков, ибо допустить не мог мысли, что его сыновья могут стыдиться такого достойнейшего во всех отношениях родителя.