Борис Васильев - Ольга, королева русов. Вещий Олег

Спохватившись, она оглянулась, но Инегельды в дверях уже не было. Выехать тотчас же не удалось. Пока Неждана отбирала дружинников, пока что-то наказывала Закире, пока… Девушка из челяди сказала, что кубок с напитком перед дорогой стоит в большой гостиной палате, но Неждана спешила переодеться в мужскую одежду, отмахнулась, а потом и выехала с десятком преданных дружинников и Первушей. И наполненный кубок так и остался в большой гостиной. Ее личный кубок.

Через два часа с почетной стражей за Нежданой заехал Берсир. В парадной, богато расшитой каменьями и жемчугом одежде. В хлопотах этого полного неожиданностей дня Неждана напрочь забыла о сыне конунга рузов, не сказала о нем Закире, а наоборот, приказала никому и ни под каким видом не говорить, куда она направилась. И домоправительница растерялась. Встретив знатного гостя низкими поклонами, проводила в большую гостиную палату, все время заверяя его, что Неждана вот-вот должна вернуться. Тут ей на глаза попался наполненный кубок Нежданы, Закира очень обрадовалась и с великим почетом поднесла его Берсиру как знак особого внимания хозяйки. Берсир вежливо поблагодарил, осушил кубок и отъехал в усадьбу Ольриха, сказав, что пир будет отложен до приезда Нежданы.

Он умер на закате от страшных колик в животе. И был еще теплым, когда приехал Хальвард.

— Рузы унесли тело Берсира, заперлись в посольских покоях и сказали, что не выйдут оттуда, пока не приедет сам Олег, — захлебываясь от страха, многословно докладывал Ольрих. — Берсир умер вчера от колик, долго кричал и мучился, но он ничего не успел ни съесть, ни выпить, он только сел к столу. Я сразу послал за Нежданой, а она уехала еще утром с дюжиной воинов…

— Куда? — резко перебил Хальвард.

— Говорят, навстречу Сигурду.

— Ставко, возьми моих людей и привези сюда Инегельду вместе с домоправительницей Нежданы.

Ставко молча вышел. Дело представлялось серьезным, складывалось скверно, и тут уж стало не до выяснений, почему боярин посылает его, воеводу Олега, а не кого-либо из челяди перепуганного до заикания Ольриха. Но ни быстро соображавший Ставко, ни окончательно утративший всякое соображение Ольрих не представляли и сотой доли тех последствий, какие могли вытечь из внезапной и явно насильственной гибели наследника конунга рузов. Это ясно было лишь одному Хальварду не только потому, что он в силу своего положения при Олеге знал о его планах и трудностях, но и потому, что именно он, грозный боярин Хальвард, держал в своих руках всю сеть тайной службы русов. К нему, а не к конунгу Олегу стекались донесения лазутчиков из всех сопредельных земель, он, а не Олег хранил в своей голове все нити этой сети и отлично представлял себе вероятность тех или иных действий, которые могли последовать за этим убийством. Дело было даже не в том, что кровно оскорбленные рузы могли войти в военный союз с вятичами, поставив под угрозу войска левой руки Олега. Страшно было другое: рузы могли предупредить Хазарский Каганат о силах, собранных под стягом конунга русов, и склонить их нанести удар еще на подступах к Киеву. Для рузов это была прекрасная возможность отплатить русам за гибель сына их конунга, для Хазарского Каганата — редкая удача не только подтвердить свое могущество, но и утвердить его во всех славянских землях. Для Олега — да и для всего народа русов! — это означало крушение всех надежд и мечтаний. Надо было что-то предпринимать, действовать, сбить рузов с толку, но Хальвард, зная причину, не представлял себе ни одного из следственных рядов, которые ее породили.

— Я — Хальвард, — сказал он, требовательно постучав в заложенную рузами дверь. — Ты знаешь меня, боярин Биркхард, я представляю здесь конунга Олега. У нас общее горе, Биркхард, но причины его мы не можем обсуждать через дверь.

Едва ли не впервые в жизни он говорил по наитию, не продумав заранее каждое слово, не расположив их так, как было удобно ему. И, вероятно, потому именно эти слова оказались искренними. Тоже впервые в жизни. Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы пропустить боярина с окладистой славянской бородой.

— Наши слезы в общей чаше горя. — Хальвард прижал руку к сердцу и низко склонился перед Биркхардом, но теперь он уже точно знал, что и как будет говорить. — Свершившегося не воротишь, и нам с тобою, боярин, надо вместе искать руку, сразившую сына конунга. Клянусь памятью моего отца, что отдам убийцу тебе, кем бы он ни оказался.