Виктория Балашова - Шекспир

Уильяма приглашали в гости, считая за честь видеть его за столом на разного рода празднествах. Если он принимал приглашение, то откровенно скучал, стараясь избегать досужих разговоров с соседями по столу. Совсем не ходить никуда он себе не позволял из-за Джудит. Сьюзен объяснила отцу, что младшую дочь надо активнее выводить в свет, чтобы хоть как-то пристроить ее замуж. И Уильям внял просьбе и повсюду являлся под руку с Джудит.

Джеймс в своих письмах упорно склонял Уильяма к написанию новой пьесы, рассказывал, как идут дела со строительством нового здания театра, передавал приветы от актеров. Ричард писал о семье, подробно описывая успехи или неудачи каждого ребенка, писал про то, что типография дает плохой доход, книг покупают мало, «и вообще скоро все разучатся читать, в чем винить надо театры, ярмарки и прочие увеселения».

Мэри в каждом письме звала в гости и описывала, как растут дети. Иногда к ее письмам прикладывал записочку от себя и Джон. Он, в свою очередь, отчитывался о финансовых успехах, давал советы Уильяму, тщательно перечисляя изменения в ценах на землю, дома и продукты.

К концу года Уильям привык к такому времяпрепровождению, и обратное бегство в Лондон казалось совсем уж невероятным событием. Он начал вникать в дела и даже принимал в них посильное участие. К нему привыкли жители Стрэтфорда, ценили его продуманное мнение и все чаще обращались за помощью.

Уильям вряд ли смог бы назвать свое настроение хорошим. Скорее он существовал в предложенных обстоятельствах, подстраиваясь под них по мере возможности. Усталость, сопутствовавшая ему в Лондоне, в последнее время сменилась апатией. Да и с чего было бы уставать? Если он и писал продолжение своего жизнеописания, то изредка, когда вдруг возникала охота взять лист бумаги и привычно начать выстраивать сюжет. В доме убирала и готовила Джудит, отказываясь от всякой помощи. Дела, по которым к нему обращались горожане, случались нечасто и отнимали немного времени.

Уильям постепенно начал с удивлением вспоминать свою предыдущую жизнь, заполненную событиями, переездами, творчеством. Словно была проведена черта между тем, что было, и тем, что есть сейчас.

«Когда нет желаний и не к чему стремиться, то жизнь заканчивается, — писал он Мэри, — она не заканчивается тогда, когда ты умер физически, а тогда, когда в тебе умирают мечты и исчезают цели. Я удивляюсь самому себе. Как раньше я мог хотеть учить роль, выходить на сцену, писать пьесу? Теперь вокруг меня люди, которым нужно от жизни немного. А мне не нужно даже и того, что необходимо им. Иногда я часами могу смотреть на сад, на опадающую листву, на шуршащие от ветра ветки деревьев. Бывает, я весь день не выхожу из дома, точно как моя жена Анна, которая лежит в спальне на первом этаже…»

Мэри в ответ пыталась его приободрить, но ее собственная жизнь протекала хоть и более насыщенно, но не более интересно. Она переживала, что не смогла писать дальше, что Франс Бомонд и в самом деле умер в ее душе, успев написать всего две пьесы. Она печалилась от того, что располнела, что порой не заходит в таверну неделями, сидя дома и нянькаясь с детьми. Мэри не настаивала на приезде Уильяма в Оксфорд, потому что боялась разонравиться ему. Она писала, что уже не является для него таким интересным собеседником, как раньше, забросила книги и не следит за приездом театров в Оксфорд на гастроли.

— Отец, в Стрэтфорд на гастроли приехал театр из Лондона, — как-то сообщила Уильяму Джудит, — мы пойдем смотреть спектакль?

Уильям, обещавший как можно чаще выводить младшую дочь в свет, согласился. Он только надеялся, что в Стрэтфорд не приезжает «Глобус». Встречаться с давними друзьями он был не готов.

Приехавший театр был Уильяму знаком. В Лондоне он располагался недалеко от театра Джеймса. Некоторые актеры его узнали, спрашивали, как он тут оказался.

— Я вернулся в свой родной город, — объяснил Уильям, — здесь всегда жила моя семья.

— Тебе не скучно? Не тянет обратно в Лондон? — интересовались они.

— Нет, — искренне отвечал Уильям, — я вполне доволен своей жизнью.

Он смотрел спектакль с замирающим сердцем, опасаясь обнаружить в душе те же чувства, что обуревали его в молодости. Но ничего не шелохнулось, не заставило задуматься или хотя бы откликнуться на предложение актеров провести с ними вечер.

«Вот так, Джеймс, — написал он в тот день, — театр перестал быть для меня тайной, загадкой, чем-то манящим и притягивающим. Я смотрю на сцену и понимаю, как они там все это делают, как будет развиваться действие, чем закончится спектакль. Мне точно так же неинтересна жизнь, потому что финал в той же степени предсказуем. Я думал, что захочу бежать, что спектакль пробудит во мне былые страсти и желания. К сожалению или к счастью? Ничто не дрогнуло и не заставило двигаться, меняться…»