Юлия Андреева - Карл Брюллов

Ангелов! Это тоже двояко расценить можно: ангелы — не живые люди.

Хотя пустое. Ну, кого он, с позволения сказать, угробил своей кистью? Юлия Павловна жива и дай бог… Италийский? — так возраст, полнота… сердце.

Если так судить — половина наших господ так или иначе в ведовстве должна быть замешана. Княгиня Зинаида Волконская, к примеру, привезла перстень подозрительный из Помпеи, сама не носила, ни боже мой. А тут кавалер молодой да бесполезный у ее сиятельства объявился, поэт Веневитинов. Любил он ее чистой безнадежной любовью, точно и не замечал, что дама вдвое старше него.

На прощание, а может, во время обряда тайного венчания — как знать? — надела она перстень заветный на палец поэта. А через несколько месяцев его с ним и похоронили.

Перстень из Помпеи!

Странная история вышла с Пушкиным, который был за неделю до своей роковой дуэли у Брюллова, но так ведь его Карл Павлович и не рисовал. Зато Гоголя, Глинку, Яненку, да кого только он ни рисовал?.. Уленьку рисовал…

Тоже мне придумают — страшный дар! Хотя бюсты из домов и мастерских снова начали пропадать.

Бюсты. Подумаешь, бюсты… конечно, неприятно, когда твое изображение валяется где-нибудь на скотном дворе или на чердаке среди рухляди. Особенно плохо, если знаешь об этом, но не будешь же ругаться. Тем не менее, и на старуху случается проруха, и в нашем скучном художественном мирке, в котором самым интересным может быть сообщение о чьей-то супружеской измене, освистании новой работы, новый экипаж или наряд супруги, приключилась по-настоящему большая беда. Беда с любимым всеми нами и особенно его учениками Алексеем Егоровичем Егоровым. Буквально пять лет назад разгневался государь на его образа. Я так полагаю, что фантазия пришла ему показать перед всем светом, что он не хуже профессоров академических разбирается в живописи, и разнес сгоряча несколько работ, среди которых были образа Егорова. Протокол, выяснение, выговор. Как тяжело все это старик переносил, сказать невозможно. Чуть кондратий его не хватил. Позор-то какой! Сам я эти образа видел, и ничего особо преступного в них не заметил. Обычные, заказные, может быть, излишне торопливые произведения. Возможно, доработки они и требовали, но уж никак не строгости и публичного порицания — не тот возраст у Алексея Егоровича, не тот статус. Перед учениками обидно, а уж как стыдно!

А тут вдруг через какие-то пять лет все повторяется, только с удесятеренной силой. На этот раз государь изволил осерчать на образа, написанные Алексеем Егоровичем для церкви Царского Села.

Шумел, бушевал, высочайше повелеть соизволил: «в пример другим уволить его вовсе от службы». А вышеупомянутые образа отправить в Академию художеств, дабы Совет оценил сею мазню, особливо по части пропорций и цветового решения. После чего Егорова общим и заранее подготовленным решением Совета следовало прогнать из Академии взашей, лишив всех званий и привилегий. 64-летнего художника, которому еще сам папа Пий VII предлагал остаться в Италии в качестве придворного живописца. И который на спор мог изобразить на первой попавшейся беленой стене человека одним очерком, начав с большого пальца левой ноги. — Непостижимое, божественное мастерство!

Одетые в парадные мундиры профессора должны были с позором изгнать такого человека, прогнать под смех завистников и улюлюканье досужей до подобных зрелищ толпы и служащих им писак, развенчать Егорова, назвав его ни на что негодным старым дураком, сделав на веки вечные посмешищем.

Профессора выступали один за другим согласно рангам, почти все, не поднимая глаз, стыдясь самого своего присутствия на позорном судилище над не сделавшим ничего плохого, а просто утратившим зрение и потерявшим мастеровую сноровку человеком. Великого Егорова!

Когда пришла его очередь высказываться по поводу предъявленных на совет образов, Карл тряхнул аполлоновыми кудрями, гордо встав на защиту старого учителя. Бюсты бюстами, интрижки, адюльтер, пьянство, кутежи, даже дурной глаз… все было забыто в тот поистине исторический момент. Затаив дыхание, профессора слушали Карла, который говорил то, что не осмеливался до него произнести никто из присутствующих, но о чем думал каждый. Он говорил о том вкладе, который Егоров внес в развитие русского искусства, о месте, которое русское искусство занимает в мире, говорил об Италии, где помнят русского мастера Егорова, и русских церквях, в которых верующие молятся на образа, написанные Алексеем Егоровичем. Говорил о благодарности к учителю и отменному художнику, о том, что даже если сейчас весь Совет вынесет Егорову приговор, он один будет стоять за него до последнего своего дыхания. Он говорил о долге дружбы и преданности, о благодарности к Егорову-учителю, которое ощущают все его ученики, проведшие дни своего ученичества рядом со столь блистательным мастером… говорил…