Сергей Алексеев - Возвращение Каина (Сердцевина)

Валентина Ильинишна все как-то отводила взгляд, чуть привыкнув к неожиданному дару Аристарха Павловича, а тут же подняла на него глаза и уж больше не могла оторваться. По крайней мере, ему так казалось.

— Тает луч пурпурного заката, синевой окутаны цветы. Где же ты, желанная когда-то, где, во мне будившая мечты?

Последнюю фразу он спел, глядя в глаза Валентины Ильинишны, и это было так откровенно, так явно, что заметила Наталья Ивановна и слегка обомлела. Женским чутьем она поняла, в чем дело, поняла, для кого тут поют. И то, что сокровенное отношение было замечено, смутило Аристарха Павловича; он хотел допеть, сделать паузу и поцеловать руку Валентины Ильинишны. Однако теперь ему стало неловко, к тому же старший Ерашов сидел, слушал в прежней позе и что-то сильно переживал: большие усы его шевелились, как живые, — то ли губы кусал, то ли зубами скрипел…

И повисла долгая пауза, лишь камин постреливал угольками, и осторожная Наталья Ивановна бесшумно подгребала их тапочком к железному листу. Аристарх Павлович сидел с опущенной головой и чувствовал на себе взгляд Валентины Ильинишны.

— Убедил ты меня, Аристарх Павлович, — распрямившись, сказал Алексей твердым и трезвым голосом. — Все, хватит. Настрелялся досыта… Только домой, и никуда больше!.. Семью всю соберу сюда, под одну крышу!.. Детей своих буду поднимать сам. Пожить охота, Аристарх Павлович! Мне ведь тридцать два… а я как старик стал. Все! Приеду, полк сдам — и в отставку!

Он налил в бокалы, поднял свои и засмеялся весело, по-детски показывая белые зубы.

— За тебя, Аристарх Павлович! За твой… талант, что ли, за песню!

— Удивительно! — прорезался голос у Натальи Ивановны. — Мы же не знали, что он так-то может! — стала она объяснять Алексею. — Сроду не думали не гадали! Раньше-то, до болезни, он часто бывал у нас в теплице, а потом перестал… И вот надо же! Надо же!

Только Валентина Ильинишна промолчала, и молчание ее было приятно Аристарху Павловичу, дороже, чем самые откровенные слова. Она сейчас напоминала ему ту Валентину Ильинишну, с которой он встречался на несколько мгновений в своем воображении. И потому он тоже молчал.

Это было их первое свидание, тайное, хотя рядом были люди, и бессловное, как мечталось.

Еще бы одно такое или два! И тогда бы возникла истинная надежда, появились бы отношения между ними, установилась бы понятная для двоих молчаливая связь. Да Наталья Ивановна, что-то заметившая, а что-то и домыслившая, без умысла и по доброте душевной все испортила, превратила в пошлую игру. Похоже, рюмочка развязала ей язык.

— Товарищи, товарищи! — вдруг подскочила она. — Вот сидит Аристарх Павлович, замечательный человек, красивый мужчина. А вот наша Валечка, молодая, красивая женщина, добрая и хозяйственная. И оба они — одиноки!

— Наталья Ивановна, не нужно, — морщась, попросила Валентина Ильинишна. — К чему это? Сядь, помолчи…

— Отчего же — не нужно? — подхватил неожиданно старший Ерашов и тем самым поддержал неуместную, стыдную игру. И сделал это наверняка оттого, что ему похорошело, что он наконец после долгих раздумий и колебаний принял решение — в отставку.

— Очень даже нужно! — воспряла Наталья Ивановна. — Давайте их рядышком посадим и полюбуемся. Какая пара!

Аристарх Павлович чуть лишь удержался, чтобы не выругаться. Он уже не мог взглянуть на Валентину Ильинишиу; и та, смущаясь, отводила взгляд, протестовала:

— Ну что ты придумала, Наташа? Ну, перестань, в самом деле…

Видимо, Алексей наконец сообразил, что вмешиваться в эти отношения не следует — все-таки умный мужик! — засмеялся тихо и ушел к окну курить в открытую форточку. Аристарх же Павлович собрался с духом и проревел густым басом:

— Дадите мне сказать? Или я тут и слова не имею?!

Наталья Ивановна закрыла рот и будто бы обиделась. Зато Валентине Ильинишне это очень понравилось, потому что она смотрела с благодарностью и, как показалось, даже с восхищением.

Однако не дали ему сказать слово, поскольку старший Ерашов крикнул от окна:

— Смотрите!.. Что они делают?! Смотрите!

Его призыв подбросил женщин, все было забыто. Они сунулись к окну, замерли, и Аристарху Павловичу ничего не оставалось делать, как тоже подойти…

Сразу отлегло от сердца: под дождем младший Ерашов танцевал на аллее вальс, кружил девушку, обряженную в свой мундир, кружил умело, самозабвенно, и она доверялась его воле. Они приближались к парадному, можно было рассмотреть их лица… Все стояли у окна, не шелохнувшись: не хотелось ни говорить, ни петь, ни думать, поскольку этот танец под ливнем был выразительнее, чем слово или самая изощренная фантазия ума.